Воды любви (сборник)
Шрифт:
Товарищ Фурманов пожевал травинку – жрать было нечего, за последние пять дней погони все зерно подъели, а местные давно в лесах попрятались, – и сказал.
– Хорошо, Чапай, – сказал он.
– Хорошо, товарищ, – сказал он.
Чапай кивнул, глянул на Анну Леопольдовну. Та, молча, собрала «Максим», блестевший в свете звезд, и поставила на пригорке. Вернулась в круг, задом крутя. Бойцы, хоть от голода и ослабли, смотрели на Анну Леопольдовну с товарищеским интересом. Блестел глазенками молдаванчик, отрядом на правом берегу подобранный. Сирота лет двенадцати, – из пролетариев, должно быть, – сидел на пепелище, да плакал. Взяли с собой его красноармейцы, из солидарности. Ну,
– Вот бы Гриша… – сказал кто-то задумчиво.
Никто не поддержал. Отряд отступал вот уже несколько месяцев, после того, как армия товарища Буденного потерпела неудачу в буржуазной Польше. Чапай решил ошеломить врага неожиданным отступлением и ушел не на восток, а на юг, в Молдавию. Но в Бессарабии попал в засаду, бойцов потеряли половину… чудес не ждал никто. Тем более, все были коммунисты и материалисты, о чем дали клятву, вступая в партию во время одного из привалов. Почему-то, вспомнил красноармеец Сухов, им при этом пришлось целовать Анну Леопольдовну между ног. Повернулся набок, мотню раздувшуюся со стыдом прикрывая. Вспомнил…
Медсестра сидела на пне в лесу, через который отряд продирался с севера, и, раздвинув широко ноги, смотрела на бойцов с ласковой улыбкой. Тоже была ночь, но из-за яркой Луны – в Молдавии Луна светит страшно, и не уйти от нее никуда, – все было видно до волосочка. Тряпка скрученная, – Анна Леопольдовна таких из портянок нарезала и себе в жопу совала, и звала это по-французски, «стринги», – рядом валялась. Бойцы подходили по очереди к ней, становились на колени, и повторяли за Чапаем клятву коммуниста.
– Торжественно клянусь, – говорили они.
– Перед лицом своих товарищей, говорили они.
Только, почему-то, смотрели не в лицо товарищам, а прямиком туда – в чернеющую посреди белесых ляжек волосню, – после чего говорили:
– И да покарает меня партия за измену, – говорили они.
Затем Чапай клал на плечо бойцу шашку, и говорил:
– Да пребудет с тобой идеал Октября, – говорил он.
– Целуй, – говорил он.
Боец целовал шашку, а потом и Анну Леопольдовну прямо в срам. Вынув из промежья медсестры голову с мокрым лицом, ошалевший красноармеец получал от Анны Леопольдовны земляничку. Клала медсестра ягодку прямо новобращенному коммунисту в рот, и говорила:
– Ешь и пей, – говорила она.
– Ягода это и еда и питье, – говорила она.
– Символ диалектического материализма, – говорила она.
Бойцы жевали ягодки, переглядывались. Начдиву никто перечить не пытался. Его в бою пикой по голове паны шарахнули и скор был на расправу Чапай. Так, бывшего комиссара отряда, Янкеля Бабеля, который всю дорогу записывал историю легендарной дивизии, Чапай страшной смерти предал. А все картошка. Было у Чапая три картошки последние, – он ими заместо стратегической карты пользовался – так Янкель их скушал. Сырыми. Тайком. Может, и не поняли бы, кто, да на перевале у Реута комиссара стравило из-за воды сырой. И отряд, чернея глазищами на впалых лицах, глядел, как кружит в водах неглубокой речушки картофельная кожура…
– Вот значит как, – сказал Чапай, лицом белея.
– Ты, комиссар, за дело коммунизма борешься, – сказал он.
– Я… я не… – забормотал Янкель.
– Я художник! – заорал он.
– Мне все можно! – орал он, когда ребята его вязали.
Прикончить гадину вызвался лихой разведчик, Яшка Френкель.
– Я товарищи, – сказал он.
– Сам гниду кончу, за то, что он все трудовое еврейство… – сказал он.
– Опорочил в ваших глазах, – сказал он.
– Валяй, Яша, – сказал Чапай.
– И не ссы за трудовое еврейство, мы все понимаем, – сказал он.
Вынул из сумки Яша голову от щуки фаршированной, которую в Польше у семьи еврейских землевладельцев отобрали – они были не из трудового еврейства, так что Яша их убил, а дочку ихнюю трахнул да убил, – и натер ей ноги Бабелю.
…тот, сука, полз за отрядом пять верст, оставляя кровавый след, пока не отстал, всех их проклиная. Бойцы ежились, а Яша только смеялся. Белые были совсем близко, но комиссар разоблаченный добрую службу и сослужил. Отряд преследования нашел Бабеля еще живым и долго мучил – а первые крики несчастного отряд еще на правом берегу услышал. Лица менялись. Одна Анна Леопольдовна была спокойна, да только время от времени «стринги» из портянок в жопе поправляла. Косились на ее жопу бойцы, косились лошади. Но волю рукам да копытам никто не давал – все знали, что Анну Леопольдовну имеет Чапай. И что медсестра была его наложница, которую он нашел на остатках разгромленного трудящимися Зимнего дворца. Она полюбила мужественного большевика и отреклась ради него от своей аристократической фамилии: тем более, их всех вырезали. И колесила по стране за Чапаем, обучая его глаголам и спряжениям французского языка.
…Прошла Анна Леопольдовна в круг, села рядом с Чапаем и сказала:
– Хорошо, Чапай, хорошо, – сказала она.
– Прям Серебрянный век напомнил, – сказала она.
– Это как? – сказал Чапай.
– Да не парься, все равно они все умерли, – сказала она.
– Может, кто еще хочет? – сказала она.
Товарищ Фурманов откашлялся, и принял свое слово в политзанятии.
– Значит, немножко… про нас, и тяжкий бой который мы ве… – сказал он, смущаясь.
– Жги, комиссар, – улыбнулся Чапай.
Комиссар сказал:
полыхает красным огнем зарница вдалеке румынская видна граница за ней паны богачи и кулаки – жлобы трудового народа не слушают жа-ло-бы там они сладко пьют, вкусно едят и ебу… любят женщин доступных в отличие от комсомолок как пик Коммунизма неприступных там они ананасы и рябчиков на кострах жарят раздувая огни мирового мля на ха пожара а мы идем пятый месяц голодные злые худые как тени о нас напишет в газете полка товарищ комкорр барятеньев может быть ляжем костьми и умрем за народ а, все равно помирать, в рот да и в в рот так что скажу – Анна Леопольдовна, я от вас без ума! Перевел дух. Продолжил: ах Анна Леопольдовна дай мне этот день дай мне эту ночь ты не уснешь, а если кто сказал что не стоит, так мля враньке я для тебя не богат не знаменит и не комдив не зампотыл не пулеметчик и не начдив пускай сегодня я никто и пусть твердят тебе – он не в ВоенСпецВКТО но дай мне этот день дай мне эту ночь дай мне хоть один шанс и ты поймешь я то что надо!