Воды любви (сборник)
Шрифт:
– А ты куда? – спросил его, ласково щурясь, батяня Охраменко.
– Я это… подкрепление! – отрапортовал боец, отдав честь одной рукой, и повиснув на другой.
– Не положено, – посуровел батяня Охраменко.
– Вот приказ, – дрожащим от обиды голосом сказал боец, поправил пенсне, и протянул прапорщику приказ.
Действительно, в приказе было написано, что боец С. Петров высылается в Панджшерское ущелье, вместе с бойцом Ивановым сдерживать наступление 5—тысячной группировки отборных наемников из Пакистана. Прапорщик вздохнул.
–
– Это талисман, – сказал Охраменко.
Крепко, по-мужски, – что удивительно, так как Охраменко был женщиной, вольнонаемницей из контингента советских граждан в Афганистане, – пожал руку бойцу и полез наверх. Не долез… За пару метров до вожделенного люка борта, чернеющего жадной пастью, схватился за сердце, коротко вскрикнул.
– Остеохондроз, – коротко бросил полковой врач, лезший за прапорщиком.
– Дай-ка, боец, – сказал он, и после короткой и ожесточенной борьбы вырвал талисман из руки рядового.
Раздался взрыв. Это дух, прищуривший глаз сокола с пакистанской равнины, сумел достать вертолет стрелой, с привязанным к ней пучком гранаты. На долину посыпались осколки вертолета, обломки тел. Голова Охраменко, вертясь словно фугас, прошептала:
– В Афганистане, в черном тюльпане…
– В пыльном Баграме, та-та-ра-та-та, – подпел разорванный в молекулы врач.
– На-на-на-на, – стали подпевать остальные мертвые ребята.
Тут-то Иван и сплюнул. И понял, что ему конец, потому что воды в его организме больше не осталось. Или «нетути», как говорила его мамка с Ярославщины, простая русская женщина, учительница английского языка и литературы Дора Яковлевна Шмуль.
Политрук, сука, погиб вместе с бортом, так что Иван, не боясь никого, кроме Бога, перекрестился широко, встал повыше… Расставил ноги поупорчивее, и стал поливать очередями свинца цепи муравьино ползущих к нему наемников. Неумолимо ползли они, сжирая за собой километры Пянджской долины. Те из них, кто не держал в руках тесак отрезать урусу голову, аплодировали и бросали в рядового бумажные цветы.
Ведь Иван погибал, как солдат.
* * *
Почувствовал слева от себя шевеление, Иван, крепко держа в руках автомат, умудрился протянуть руку еще и к груди. Там, под нательным крестиком, пряталась его Последняя Граната.
– Братан, ты что! – с облегчением услышал Иван фразу на русском.
– Я же свой, советский, – сказал голос.
Появившаяся из-за плеча Ивана рука осторожно вдавила чеку на место. Граната, разлетевшаяся было на осколки, сжалась и запульсировала горячим сердцем советского воина.
– Ложись, – велел Иван бойцу, и сам прилег.
– Рядовой Джику Мындреску! – отрапортовал вновь прибывший.
– Жидовского племени, что ли? – грассируя, спросил Иван.
– Молдаванин! – ответил Джику.
– Чепрага, виноград, – кивнул Иван.
– Так точно, – расплылся в улыбку, Джику.
– А эти черненькие, кто? – спросил он Ивана.
– Черные аисты, – сказал Иван название отряда наемников.
В тот же момент Джику сорвался с места и побежал к людям в черном с криком «братаны, налейте!». Иван вспомнил урок истории и учителя, строго выговаривавшего через бородку, что Польша и Румыния всегда были политическими проститутками, что здорово отразилось на менталитете их населения. Поднял ружье, сдавил цевье, тщательно прицелился в приклад. Затаил зверем дыхание. Обжег сталь взмахом гигантских, не по чину, ресниц. Решительно нажал ствол. Тра-та-та, пропел автомат победную песню гения советской инженерной мысли, самородка Калашникова. Пуля, прошившая насквозь два полка духов, вернулась к Джику и пронзила тому сердце. Иван взял лезвие, которым брился каждую субботу и полез за Джику, отрезать на память ухо.
– За что ты меня так, братан? – спросил Джику.
– Как перебежчика, – ответил Иван, и пояснил, – мы русские, перебежчиков не любим.
– Три миллиона власовцев, – напомнил Джику.
– Начну с языка, – подумал вслух Иван.
– Я же свой, не перебежчик, – крепко сжал зубы Джику.
– А чего бежал к этим? – кивнул Иван на деликатно остановившихся в своем стремительном беге духов.
Те тактично ждали. Кто-то присел помыть в реке ноги, кто-то достал мангал, и звонил в доставку. Джику недоуменно сказал:
– Это же наши!
– Какие они тебе наши? – удивился Иван с духами.
– Они же черные аисты, а это же коньяк такой у нас, в Молдавии, – удивился еще больше Джику.
– Я думал, у вас «Белый Аист», – сказал Иван, и «духи», раскупоривавшие коньяк, который подвез на «Жигулях» какой-то мужчина с грузинским акцентом, согласно закивали.
– Черный тоже есть, – сказал Джику растерянно…
– Братушка, – сказал Иван и заплакал.
– Я же тебя… Я же думал… За врага…
– За перебежчика принял… – заплакал Иван, неловко покрутив в реке отрезанное ухо Джику.
– Это ничего, – сказал Джику, – вот победим, война кончится и приедем ко мне в Молдавию жить, я тебя таким вином угощу…
Ребята поцеловались. Потом еще и еще… Кто знает, чем бы это кончилось, если бы не духи, которые, пообедав, стали проявлять нетерпение.
– Шайтан-рус, – кричали они, порыгивая после коньяка, газировки и лежалого маринованного мяса, – или твоя воюй, или наша ехать скорее в Пакистан танцевать автобус с туриста вокруг.
– Давай решай рус, – кричали они.
– Пропадем ни за грош, – сказал Иван.
Но подумал, что русские не сдаются. Так что выковырял зубами пулю из сердца Джику, наспех зашил дыру серой – цвета хаки – ниткой, и стал лихорадочно соображать. Духи встали в цепь, чтобы их было удобнее выкашивать, и пошли. Над ними зависла громадина вертолета с надписью «США». Оттуда высунулась по пояс плоскогрудая баба с длинными волосами до пояса.