Водяной
Шрифт:
Я поставила будильник на три часа, но проснулась еще до звонка. В квартире было тихо, вообще ни звука, кроме шелеста дождя на крыше. Тихо оделась и проскользнула по лестнице вниз.
Дверь в гостиную была полуоткрыта. Отец спал на диване, Лейф — на полу, подложил под голову сложенную куртку. Воняло табаком, немытыми ногами и чуть-чуть мамиными духами. Они выглядели моложе во сне. Лица разгладились, как у двух больших детей. Из нагрудного кармана отцовской рубашки торчали Робертовы очки. Собственно, надо было бы вытащить их оттуда и отнести Роберту, утром отец вряд ли вспомнит, а если и вспомнит,
Натянула куртку и вышла на улицу. Тихо прикрыла за собой дверь. На руле велика так и висела моя сумка. В боковом кармане отмычки, ими накануне снабдил меня Ласло, — настоящие слесарные отмычки. Я наплела ему, что потеряла ключ от своего шкафа в школе. Он, по-моему, не поверил. Во всяком случае, вид у него был такой, что не поверил. Ну и ладно… если ни одна отмычка не сработает, сказал он, значит, сам замок не в порядке.
В садах доживали своё последние летние запахи. Яблоки все еще висели на ветках, но скоро и им конец. Попадают на землю, и их сгребут вместе с сухими листьями.
Я ехала по усыпанному гравием проселку в гавань. Дождь прекратился. На горизонте туманный купол багрового света — зарево городских огней Фалькенберга. С шестой магистрали доносился непрекращающийся вой фур. А в другой стороне, по направлению к Гломмену, где по обе стороны дороги раскиданы хутора, луга и зверофермы, мир был намного тише и темнее.
Я выбрала дорогу в обход деревни, мимо маяка. В Гломмене темно, ни одно окошко не светится. Положила велосипед у одной из рыбарен. Два-три часа у меня точно есть, позже начнут появляться люди.
Гавань напоминала декорацию к фильму. Блики света на воде, блестящие от росы доски причала под одним-единственным фонарем на пирсе… слава богу, свет его до рыбарни братьев Томми не достигает. Издалека никто меня не увидит.
Замок открылся третьей универсальной отмычкой. Я подняла засов, открыла дверь и проскользнула внутрь. Прислушалась — все тихо, только море шумит и ветер, но ветер, как мне показалось, стихал. К утру почти всегда стихает. И еще этот шипящий и булькающий звук его дыхания, сначала я его почти и не слышала, но постепенно звук становился все громче… или, наверное, мне так показалось, потому что я только о нем и думала. Хотя старалась не думать. Не хотела даже смотреть в сторону ящика.
Положила на складной стул школьную сумку. С задней стороны в рыбарне была еще одна дверь. Я тихо вышла через нее на улицу, накинула на входную дверь засов, закрыла замок и вернулась через заднюю. Если кто пройдет, рыбарня заперта снаружи. Ничто не должно вызывать подозрения.
Проверила и поправила брезент на окне и только тогда зажгла свет.
Прямо у моей ноги лежал пустой шприц, от него к сундуку тянулась цепочка кровавых пятен. Ящик с рыбной требухой так и стоял около двери. Очень сильно пахло морем.
Лампочка здесь совсем слабая. По углам теснились странные, неподвижные, словно выхваченные из темноты вспышкой молнии, тени. Кто-то закрыл часть стены одеялом — не поняла зачем.
Из ящика доносилось слабое постукивание, ритмичное: три удара, пауза, потом еще три. Он был в сознании. Понял, что в хижине кто-то есть, и занервничал.
— Ну-ну… — прошептала я, — не волнуйся, я тебя не обижу.
С кем я разговариваю? Дичь какая-то. Я сделала шаг к ящику и остановилась. Надо уходить отсюда. Выскользнуть через заднюю дверь, проверить, все ли в порядке с замком, и катить домой. Какое мне дело до всего до этого? Опять та же история — надо же было мне возникнуть не в том месте и не в то время, стать свидетелем того, что для моих глаз вовсе и не предназначено… ну точно как с тем котенком зимой. Какое мне дело? Пусть Томми со своими братьями и разбирается, тем более что к настоящей, человеческой жизни вся эта история и отношения не имеет. Она принадлежит морю. Это не моя жизнь, это морская жизнь — загадочная жизнь там, на глубине, где никто никогда не бывал.
В сундуке все затихло.
Еще один шаг. И опять: три ритмичных удара, пауза. Три удара, пауза. Я подошла поближе и зажмурилась. Наверное, какая-то часть моего сознания протестовала, не хотела видеть это, вообще ничего не хотела видеть, только почувствовать… почувствовать его присутствие, присутствие далекой, загадочной жизни. Почувствовать, но не становиться ее участницей. Я наткнулась бедром на сундук и замерла. Тело будто онемело. Мне показалось, у меня ресницы склеились. Я не могла открыть глаза, надо было сделать усилие, чтобы их открыть и посмотреть.
Он лежал там, и на него падала моя тень. Я отошла в сторону, чтобы не заслонять свет, и наклонилась над ним. Мне пришло в голову, что ящик этот похож на огромный гроб… для него, для того, кто лежал там, внутри, это и был гроб, тюрьма, где он должен умереть и в ней же быть похороненным.
Он не спал. Глаза его были похожи на два черных стеклянных шара. Я стояла не шевелясь, не шевелился и он. Но стоило мне сделать движение, хвостовой плавник приходил в движение: три легких удара по дну — пауза. Три удара — пауза.
— Не волнуйся, — повторила я. — Я тебя не обижу.
Взгляд его был, как у гипнотизера в кино, — невозможно оторваться. Точно это не я, а он определял, когда мне отвести глаза или хотя бы моргнуть. Он изучал мое лицо, лоб, щеки, рот, подбородок — так внимательно и подробно, будто собирался запомнить каждую мелочь. Пыхтение прекратилось, мне показалось, он успокоился и перестал меня бояться. Почувствовал, что я ему не враг. И закрыл глаза — медленно, очень спокойно, как отпустил поводок, — а потом опять открыл и перевел на стальной тросик на запястьях… или как их назвать? Конечно, запястья. Если есть руки, есть и запястья. Потом посмотрел на канат у плавника и на чешую: она выглядела жесткой и пересохшей, даже шершавой. Ни малейшего блеска, какой бывает у рыб.
Странно, но до этой минуты я не понимала, как ему больно. Эта жуткая вырванная щека, осколки кости, торчащие из размозженного черепа. Наверняка ему очень больно. Боль не отпускает ни на секунду.
— Я не могу объяснить, зачем они все это сделали, — прошептала я. — Зачем они тебя мучают…
Я поискала глазами воду. Наверное, если полить его водой, ему будет легче.
— Ты, наверное, пить хочешь?
И он мне ответил!
Не могу объяснить как: он же не говорил, да и никакого знака не подал. И уж наверняка никакого встроенного передатчика. Но я знала совершенно точно: он понял мой вопрос. И как-то ответил… или даже не ответил, а сделал что-то, чтобы я поняла. Его мучила жажда. Ему надо было попить, ему нужно было смочить все тело, всю пересохшую кожу, созданную для жизни в море.