Водяной
Шрифт:
— Подожди, — решительно сказала я. — Сейчас приду.
Он опять постучал хвостом и наблюдал за мной, пока я металась по рыбарне в поисках ведра. Как только я выпадала из поля его зрения, он начинал нервничать, он не понимал, что происходит, не мог предвидеть ход событий. Я бормотала какие-то успокаивающие слова, открывала один ларь за другим. Наконец мне попался на глаза валявшийся за сундуком черпак. Я налила в черпак воду из-под крана и подбежала к нему, и как только я появилась рядом — он тут же успокоился. Посмотрел на меня совершенно спокойно, мне даже показалось, что у него
— Только я, — сказала я. — Больше никого. Можешь успокоиться. Я принесла тебе воду.
Вдруг меня как ударило — я разговариваю с ним, как с Робертом. Именно так я говорю с братом, когда стараюсь успокоить его, когда он испуган, когда ему надо слышать мой голос… И ведь помогает…
Я начала лить воду на его огромное тело, и, когда дошла до головы, он повернул ее так, чтобы я могла промыть раны на щеке и голове. Открыл рот и попил немного, я опять увидела бесконечный ряд маленьких, острых, дельфиньих зубов. Вода в черпаке кончилась, я набрала еще и продолжала, пока не поняла: хватит.
Опять начался дождь, капли барабанили по крыше. Это плохо — могу не услышать, если кто-то незаметно подойдет. Он закрыл глаза, тело его расслабилось и будто опустилось. Наверное, он засыпал. Наверное, у него был особый распорядок сна и бодрствования, и его нельзя нарушать. Дыхание стало почти неслышным — он впал в забытье.
Жабры покрыты свернувшейся кровью, он дышал теперь через рот. На запястьях стальной тросик протер чешую. Рана в сантиметр глубиной заполнена сукровицей… вот почему он не шевелил руками. Я начала разматывать тросик, чтобы хоть как-то помочь ему избавиться от боли, помочь, как я помогла бы любому человеку или животному, не думая о последствиях. Дело шло медленно, особенно трудно было освободить тросик от болтов в дне сундука, но под конец одна рука оказалась свободной.
И обругала себя. Братья Томми придут утром и сразу поймут: кто-то здесь был. Я огляделась в поисках тряпки или швабры. Он опять открыл глаза и посмотрел куда-то вбок. Я проследила за его взглядом: петля тросика свисала с ящика, — и я нагнулась, чтобы попробовать запихать пружинящий трос назад в ящик.
Все произошло настолько быстро, что я даже не успела среагировать. С невероятной, противоестественной быстротой он схватил меня за руку. Рука вылетела из ящика со скоростью пушечного снаряда, и моя ладонь оказалась зажатой в железных клещах.
Я испугалась, что он оторвет мне пальцы или сломает кость, так сильно он сжал мне руку. Влажные и холодные, как лед, когти. Я даже вскрикнула от боли, но тут же замолчала. Он смотрел на меня очень спокойно и очень решительно, словно хотел показать, что главный здесь — он.
— Отпусти, — попросила я. — Мне больно.
Он не сводил с меня глаз. И опять: я была совершенно уверена, что он молил о помощи… молил взять его отсюда, сделать что-то, и я поняла: пока я не пообещаю, руку он не отпустит.
— Обещаю, — сказала я. — Только как я тебе могу помочь, если ты специально делаешь мне больно?
Все это казалось совершенно нереальным. Откуда мне знать, понял он меня или нет? И как я могла быть так уверена, что я понимаю его? Но я знала совершенно точно, что именно так и есть. Совершенно уверена — он понимает меня, я понимаю его. Мне кажется, никогда в жизни и ни в чем я не была так уверена.
Он немного ослабил хватку и дал понять, что удовлетворился моим ответом. Рука бессильно упала назад, а в глазах появилось странное выражение. Он опять начал бить хвостом по дну ящика.
— Кто-то идет? — прошептала я. — Ты слышишь что-то? Я не слышу.
Удары стали чаще. Жабры приоткрылись с сосущим звуком. Я посмотрела ему в глаза — они были полны ужаса. И в ту секунду поняла, что кто-то и в самом деле направляется к рыбарне.
Я еле успела погасить свет и выскользнуть в заднюю дверь. Узнала голоса в темноте — братья Томми. Стояли у рыбарни и спорили о чем-то. У одного в руке был карманный фонарик, и он так отчаянно жестикулировал, что конус света метался из стороны в сторону. Я лежала в траве за рыбарней, трава высокая, так что ни меня, ни велосипеда, да еще в такой темноте, видеть они не могли.
Наконец они замолчали и открыли дверь. Внутри зажегся свет, бледная полоска света пробивалась сквозь щель в стене. Опять возбужденные голоса… задняя дверь с грохотом открылась. Я видела только их контуры, две темные фигуры на фоне слабого, мертвенного света в хижине. Они вглядывались во все стороны, что-то обсуждали, потом один вернулся в хижину и принес фонарик.
Почему я не воспользовалась моментом, когда они открывали дверь? У меня было с полминуты, чтобы схватить велосипед и улизнуть. Ничто не мешало: пока они спохватятся, я уже далеко — ищи ветра в поле. Но вместо этого я, как идиотка, прижалась к земле и чувствовала, как осенний холод медленно проникает сквозь одежду.
Они поняли, что в рыбарне кто-то был, и искали взломщика. Один прошел по задней стороне ряда рыбарей и направился к причалу. Другой двинулся к ангару, где зимой хранились яхты и катера. Я лежала не шевелясь. Из хижины доносились ритмичные удары. Три удара, пауза. Три удара, пауза. Мне показалось, что удары стали сильнее, ему, должно быть, очень страшно, моему… русалу. Неужели они заметили, что стальной тросик исчез?
Через несколько минут они вернулись в хижину. Один посветил фонариком в сторону травы, где я пряталась.
— Они где-то здесь!
— Взяли что-нибудь?
— Ничего вроде не взяли, но на полу воды, как в дырявой лодке.
Сердце отчаянно билось. Почему они решили, что взломщик был не один? И что вообще там можно у них украсть, в их рыбарне? Сейчас начнут осматривать потщательнее, не взяли ли что-нибудь из их драгоценного имущества, все ли лежит на месте.
И вдруг я обомлела. Чувство было такое, как будто под кожу ввели шприцом ледяную воду. Моя сумка! Я забыла в хижине свою школьную сумку! И там черным по белому написана моя фамилия… мои учебники, а главное, отмычки. И лежит она на складном стуле, прямо на виду. Но дальше я подумать ничего не успела — из хижины донесся отчаянный вопль. Крик нестерпимой боли.