Военно-эротический роман и другие истории
Шрифт:
– Латышский поэт, да?
– Да. У него есть такие строчки… По-русски будет примерно так: «Ах, осень, ах, моя голубушка, вы слишком увлеклись переселеньем и отправили в теплые края любовь»… Глаза ее стали печальными и, как показалось Мартыну, – влажными.
Тут Мартын возьми да и выпали безо всякой подготовки:
– Я люблю тебя!
– Ох! – вздохнула Дзинтра. – А нашу любовь осень не отправит в далекие края?
– Не отправит, – сказал Мартын. – Кто ж ее куда-нибудь отправит, если она возвратила меня к жизни?
– Какой ты милый!
Да что же
Тут он задал совсем уж глупый вопрос: Мы будем вместе спать? Дзинтра засмеялась:
– А зачем же я тебя украла из твоего госпиталя?
Она потушила свет, чтобы Мартын не стеснялся раздеваться. Через несколько секунд они уже лежали в постели. Рука девушки определилась между ног возлюбленного.
– Какой большой и горячий, – прошептала она. – Войди в меня скорей. Я хочу, хочу, хочу!
На этот раз Мартын стал останавливать подругу:
– Подожди немного, я хочу сначала увидеть тебя руками.
– О. боже!
– У меня мало рук. У меня только две руки. Они не могут сразу…
– А глаза могут?
– Глаза – могут! – выдохнул Мартын.
– Так смотри же на меня, Мартын! – с несвойственной ей запальчивостью воскликнула Дзинтра и, скинув халат, стала медленно поворачиваться перед Мартыном, легкими движениями лаская возбужденное тело. – Смотри, смотри на меня, я вся твоя, вся без остатка.
И Мартын заплакал.
Суровый морской вояка, мамонт, можно сказать, нарезной артиллерии, заплакал горячими слезами от переполнявшего его чувства, от невозможного чувства взаимной любви. Любовное соитие продолжалось недолго. Силы скоро оставили молодого человека, едва вернувшегося чуть ли не с того света.
– Какая я нехорошая! – всполошилась Дзинтра. – Думаю только о себе. А тебя же надо накормить, раненного!
И принялась кормить приготовленными заранее продуктами – шпротами, паштетом и глазированными сырками. Кофе наливала из термоса и белила сливками. Да что это сделалось с капитан-лейтенантом? Он плакал и смеялся, смеялся и плакал, как маленький. И Дзинтра протянула ему чистое полотенце – вытирать лицо.
* * *
Бравый готовился к приезду жены и дочки – делал в квартире большую приборку.
Шум пылесоса заглушал звонок, и Бравый расслышал его только с третьего раза. Выключил бытовую технику, открыл дверь.
– Елизавета Макаровна? Добрый день!
Да, это была Лиза. Глаза ее сияли. Не обратив внимания на официальность приветствия, она порывисто, не снимая уличной обуви, устремилась к Бравому и уткнулась лбом в плечо разгоряченного работой мужчины. Бравый стоял неподвижно, словно каменный, но она и этого не замечала. Наконец, заглянула в черные, как у цыгана, глаза:
– У нас с тобой будет ребенок.
Теплая
– Стоять, Юра!
И неподвижное тело отвердело еще больше, и глаза посветлели от вызванного по тревоге равнодушия.
– Стоять!
Лиза отпрянула от него, не встретив ответного движения.
– Ты не слышишь меня?
– Я слышу вас.
– У нас будет ребенок.
Бравый ответил спокойным, почти доброжелательным тоном:
– У вас будет ребенок, Елизавета Макаровна.
С нажимом на «у вас».
Что тут можно сказать?
Если бравый сумел взнуздать себя, остановить порыв ликования, то и Лиза не кинулась в женскую истерику. Взяла себя в руки. Посмотрела на недавнего любовника тяжелым взглядом и промолвила только одно слово:
– Хорошо.
Самому Бравому казалось, что это не он, а кто-то другой, одетый в парадную форму при кортике, произносит ровным голосом:
– Поздравляю вас с будущим прибавлением. И мой вам совет: обязательно съездите, навестите мужа. Обрадуйте его. Добрая весть пойдет ему на пользу.
Только глаза выдавали ту бурю, которая бушевала в ее душе. Они расширились и, кажется меняли цвет: цвет отчаяния, цвет негодования, цвет презрения. Только глаза. Не губы. Губы же разомкнулись только для того, чтобы еще раз произнести:
– Хорошо.
Она ушла. Бравый отправился в ванную и принял душ. Поскольку приборка была уже закончена.
Офицеру история болезни выдается на руки под расписку. Вот она, история. Вот предписание. Вот проездные документы. Вот и последние напутствия лечащего врача. Вот поезд до Риги. В Риге – пересадка. На перроне Мартын кутался в дождевик и молчал. Осень между тем разбушевалась, размахалась мокрым порывистым ветром. Мелкий дождь стучал по капюшону прорезиненного плаща и по зонтику над головой Дзинтры.
– Почему ты молчишь, Мартын?
Мартын поерзал плечами под плащ-накидкой.
– Мы так любим друг друга, Мартын, мы так сильно любим Друг друга, – продолжала Дзинтра. Ей пришлось усилить голос, чтобы перекричать ветер. – Не бросай меня, Мартын! Этого нельзя делать! Этого никогда нельзя делать!
– Моя жена беременна, – вдруг буднично произнес Мартын.
– Ну и что? – уставшим голосом проговорила Дзинтра. – Мы с тобой, ведь, тоже люди! Мы люди. Райнис сказал: «Теряя друг друга, теряем себя». Сами себя теряем.
Подали поезд. Мартын механически обнял Дзинтру и полез во внутренний карман за билетом. Дзинтра не пошла с ним в вагон. Она молча смотрела на плачущие под дождем вагонные окна, не замечая того, что стоит в луже, в одной из многочисленных перронных луж, и туфли ее полны воды. Ночью у нее поднялась температура, заболело горло, из глаз и носа текли нескончаемые ручьи. Лицо опухло. То ли от слез, то ли – от насморка. Утром она не пошла на работу и вызвала участкового врача.