Военно-эротический роман и другие истории

Штейн Борис Самуилович

– Тебе нравится? Я их погладила утюжком.

Так славно сказала, итак старательно произнесла ласкательное слово!

– У тебя есть латышско-русский словарь? – спросил Мартын.

– Обязательно. А почему ты спрашиваешь?

– «Утюжок» специально вычитала?

– Ты такой догадливый!

«Все, – подумал Мартын. – Лучше ничего не бывает в жизни. Ничего другого и не надо». Он попросил:

– Спой.

Они сидели на садовой скамейке, полуобернувшись друг к другу. Вечернее солнце пригревало спины. Их причудливо увеличенные тени лежали на некошеном газоне.

Дзинтра не удивилась просьбе. Только спросила:

– Ту самую?

Мартын кивнул. Она принялась напевать вполголоса латышскую песенку. Он слушал, прикрыв глаза. Потом она спросила:

– Тебя навещают твои товарищи?

– Откуда? Корабль в море все время. Один раз замполит приходил, но это так, по долгу службы.

– А жена?

– Жена была пару раз. Но она уехала. У нее кончился отпуск.

Помолчали.

– Марис Путрайм наведывается. Гостинцы приносит, как ребенку.

Дзинтра усмехнулась:

– Еще бы! Ты спас его. Он тебя чуть не убил, а ты его спас, отказался от обвинения. Зачем ты его спас? Ты его пожалел?

– А тебе его не жалко?

– Мне жалко тебя.

– Знаешь, приходили ко мне его родители. Их было, действительно, жалко.

– Знаю, знаю.

– Я, ведь, почти побывал по ту сторону жизни. Возвращаясь из забвения, я неторопливо думал. Я ведь тоже вел себя дерзко. И дерзко бил. И потом у меня было время поставить себя на его место. Приезжает чужой парень, говорит на чужом языке. Наводит свои порядки. А человек – самбист. Смотреть должен? Я бы на его месте тоже… Посадили бы его на десять лет. Жизнь загублена. Кому лучше? Или латыши стали бы лучше относиться к русским?

– Вот ты какой! – удивилась Дзинтра. – Я и не знала!

– И еще я подумал: ведь ты спасла меня любовью. И во мне живет любовь. И нет ненависти.

Тут глаза Дзинтры повлажнели. Да что там – «повлажнели»! Крупные слезы омыли ее глаза и потекли по щекам.

– Я очень сильно люблю тебя, – прошептала она. Нечеловечески. Как инопланетянка.

– Я тоже люблю тебя нечеловечески! – заявил потрясенный артиллерист.

– Давай я украду тебя из госпиталя в субботу, – предложила девушка.

– Давай! В воскресенье все равно спячка. Ни процедур, ничего.

Он подумал.

– Привези плащ какой-нибудь твоего отца и любые брюки. Можно – спортивные, чтоб натянуть сверх пижамы.

– О-кей! – лихо откозырнула Дзинтра – А как же ты выйдешь за территорию? Не через забор же!

– Через забор, конечно, не солидно. Я со сторожем договорюсь.

А ты о такси позаботься.

Зачем? – удивилась Дзинтра. – Я с отцом договорюсь. Мы с ним приедем на «Запорожце». – Она засмеялась:

– Ты со сторожем, а я – с отцом.

– Добро! – на морской манер ответил мамонт нарезной артиллерии. Тихое веселье разлилось по его, возбуждая внутренние силы не хуже, чем введенная внутривенно глюкоза. Он медленно возвращался в палату, неся роскошный букет отутюженных осенних листьев. Он нес их осторожно, словно сосуд, наполненный драгоценный влагой. Словно боялся расплескать переполнявшее его чувство.

Желтый,

как осенний лист, «Запорожец» подкатил к госпитальным воротам. В проходной сквозь захватанное стекло наблюдалась фигура сторожа. Из «Запорожца» выбралась девушка с большой тряпичной сумкой. Она с удивлением заметила, что сторож был одет в госпитальную пижаму. И стоял, широко расставив ноги и выпятив грудь, совсем, как милый ее сердцу Мартын. Да, он стоял совсем, как Мартын, потому что это и был не кто иной, как Мартын Зайцев, артиллерист эскадренного миноносца «Озаренный».

– Мартын, ты что тут делаешь?

– Сторожу госпиталь, – с важным видом ответил выздоравливающий Мартын.

– А сторож?

– А сторож побежал за бутылкой. Он без нее тоскует.

– А как же… Мы, вот, приехали с отцом.

– Подожди немножко. Я же не могу бросить пост. – Он кивнул на сумку. – Это одежда?

– Да-да. Одежда.

– Оставь ее. Я сейчас переоденусь, а ты подожди в машине.

– А он тебя выпустит?

– Кто? Сторож?

– Сторож.

– А как же! Бутылка же за мой счет!

– Ах, Мартын! – засмеялась Дзинтра.

– Ах, Дзинтра, – тихо сказал Мартын.

Тем временем и сторож не замедлил явиться. Он скромно протянул Мартыну полиэтиленовый пакет с булькающим продуктом. Мартын отвел его руку:

– Оставь себе.

– Всю что ли?

– Всю – ответил Мартын, натягивая плащ поверх госпитальной пижамы.

– Ну, ты даешь, командир! – восхитился сторож.

– Смотри, на вахте не напивайся, – посоветовал Мартын, покидая помещение.

– А где же? – ворчливо заметил сторож. – Дома что ли? Так дома баба не даст.

Но Мартын Зайцев этого уже не слышал.

Имант, отец Дзинтры, широко улыбаясь, с чувством пожал Мартыну руку и усадил в машине рядом с собой. Вел себя, как настоящий тесть по отношении к настоящему зятю. Это было странно. Ведь, Мартын, что ни говори, соблазнил его дочку, будучи женатым человеком. Но ни в машине, ни потом, за ужином, вопрос этот не только не поднимался, но как бы даже и не существовал – ни в каком намеке на определенную двусмысленность положения. Ехали, между тем, не молча, говорили о всякой всячине: о погоде, о недавнем шторме, о погибшем траулере. В газетах ничего об этом траулере не сообщалось, а он погиб, и люди погибли, рыбаки. И о певице Нехаме Лифшицайте, которая, нате вам, взяла и уехала в Израиль. Что ей в Латвии не пелось в Риге? И только один раз, после паузы, Имант сказал:

– Все же ты молодец, Мартын, что не стал сажать этого паршивца. Это великодушно.

Несколько букетов из сухих листьев украшали комнату. Все дело было в оттенках. Красная ржавчина, бронза, охра и ультрамарин плавно перетекали одно в другое.

– Экибана? – улыбнулся Мартын.

– Ну, что ты! Это просто… просто… гаммы на пианино. Гаммы осени. Я люблю осень. У Яниса Райниса… Знаешь Яниса Райниса? Мартын покраснел, напрягая память. Что-то было в школе, в десятом классе… Литература народов СССР… Чуть не бухнул: «Это поэт народов СССР». Спасла сообразительность: