Воевода Шеин
Шрифт:
— Всё так и будет, ясновельможный пан, без вольностей.
— Я распоряжусь, чтобы вам дали карету и возок. Вот и всё, воевода Шеин. Мне не хочется с тобой расставаться. Но что поделаешь.
Лев Иванович слегка кивнул головой и углубился в парк.
Полуденная трапеза прошла в молчании. Оказалось, что всем собравшимся за столом было грустно расставаться. Печальна была княгиня Кристина, боярыня Мария сидела, склонив голову. Замкнутым был Лев Иванович. Лишь Катя и Игорь часто и многозначительно переглядывались. Они вступили в мир супружества, и их переполняло счастье. Михаил Шеин не спускал глаз с Марии.
И пришёл час расставания с хозяином имения Львом Ивановичем Сапегой и его женой Кристиной. Слова все сказаны. Кристина и Мария обнялись. И вот уже карета подана, возок загружен скарбом. Шеин, Горчаков и два шляхтича поднялись в сёдла. Обоз тронулся в путь.
Кони бежали резво. Они были ухоженные, сытые, и к концу первого дня путники достигли села Дятлово. Оно тянулось вдоль большака на Лиду, в нём стояла русская церковь. И всё тут казалось русским. На постоялом дворе путников встретил русский хозяин — борода лопатой.
— Наконец-то Господь послал россиян, — разводя гостей по покоям, говорил хозяин.
Утром Михаил спросил у него, много ли в Дятлове русских.
— Голубчик, тут одни русские испокон веку живут. Трудно приходится с поляками и литвой ладить, да вот живём, — рассказывал хозяин.
У Михаила порой возникало чувство, что он на родине. Но к вечеру, когда из Дятлова приехали в Лиду, всё было по-иному. В местечке царствовали поляки. В Лиде Михаил и Мария провели вместе последнюю ночь перед долгим расставанием. Они предчувствовали это по той простой причине, что за три минувших года родина и пальцем не пошевелила, чтобы вызволить из плена своих сыновей. Вновь они говорили о Ване. Мария даже всплакнула. А потом, придя в себя, вспомнила, что передала ей тайком княгиня Кристина за час до отъезда из Слонима:
— Сказала она о том, что паны Сапега и Желябужский вели разговор о московитах и что король Сигизмунд слишком зол на них, потому как выкрали наше го Ваню. Родимый, выходит, что он добрался до дому, а ежели бы не добрался, король был бы весел.
— Ты хорошо рассудила, матушка. Будем надеяться, что всё так и есть. А король пусть себе злится, — заключил Михаил.
Ночь у Михаила и Марии прошла в беседах, ласке и печали, в полусне. На заре они отправились будить молодожёнов, у которых миновала третья ночь медового месяца.
Сразу же после трапезы на постоялом дворе появились три воина, и шляхтич Льва Сапеги, показав на Марию, Катю и Игоря, произнёс:
— Вот их вы и доставите в Радунь. — И шляхтич передал воину бумагу. — А это — старосте Мушкалику. — И шляхтич тут же повернулся к Шеину. — Пора прощаться, воевода. У нас путь дальний.
Михаил не стал затягивать прощание.
— Живите в мире и любви, — сказал он дочери и зятю и трижды поцеловал их. Потом обнял Марию. — Надеюсь, лебёдушка, на твоё мужество. Я буду прислушиваться к ветрам и услышу, когда ты меня позовёшь.
— Береги себя, родимый. Мы без тебя осиротеем.
И они расстались.
Глава двадцать седьмая
ГОДЫ ОЖИДАНИЯ
В монастыре Святого Валентина время, казалось, остановилось. От чего уехал Михаил в Слоним, к тому и вернулся.
— Нам тебя не хватало, сын мой. Да кроме того, осиротели иконописцы, пока тебя не было. Преставился святой отец Стефан. Будешь писать с отцом Владиславом.
Настоятель проводил Михаила до кельи. Дверь была открыта, и он не стал закрывать её.
— Завтра, как и прежде, твоё послушание — писать иконы.
— Я буду послушен, отец Вацлав, — ответил Шеин.
Оставшись один, Михаил вновь долго ходил по келье, и тоска глодала его душу. Он вспоминал дни, проведённые в Слониме, и жалел, что они пролетели как сон. Ещё он испытывал досаду на себя за то, что так и не нашёл времени поговорить по душам с Павлом Можаем. Из немногих слов, какими они обменялись, Михаил понял, что такие россияне, как Павел, теряют веру в возрождение Руси после смуты. Растерялись они перед лицом великого разорения, какое пришло в пору Смутного времени. Но вскоре Михаил осознал, что своими досужими размышлениями он ничем не поможет державе, надо думать о том, что можно ему сделать для неё. Пока же у него оставалось одно: ждать утра, чтобы взяться за доступное ему занятие.
Иконописная мастерская встретила Михаила привычными запахами красок, олифы, согбенными спинами иконописцев, застывших над своими творениями, и тишиной. При его появлении только отец Владислав поднял голову, встал с табуретки и пошёл ему навстречу.
— Хвала Деве Марии, что она вернула тебя к нам. — Владислав взял Михаила за локоть и повёл к верстаку, за которым писал Стефан. — Вижу, что Дева Мария ниспослала на тебя благодать, ты посвежел ликом, набрался сил. И вот тебе моё повеление: прояви великое усердие рук, глаз и души и напиши образ Пресвятой Девы Марии. Так завещал святой отец Стефан.
Михаил почувствовал на спине озноб. Ему поручают писать самый высокочтимый образ католичества, Мать римской церкви. Имеет ли он на то право? «Господи, услышь мою молитву! Подскажи, что делать!» молился Михаил.
Старец Владислав, увидев на лице Михаила сомнение, сказал:
— Ты всю жизнь идёшь по терниям. Тернист и этот путь. Написать образ Девы Марии — значит совершил, подвиг. Иди к нему.
По-детски чистые глаза Владислава убедили Михаила в том, что он пройдёт и этот тернистый путь, создаст образ Марии. «Главное, её глаза», — прошептал он и ответил старцу:
— Я постараюсь, святой отец. Однако дай мне время сжиться с мыслью о том, что я должен творить.
— Никто не оторвёт тебя от дум. Молись Всевышнему и Деве Марии. Они снизойдут к тебе.
Лишь спустя неделю Михаил взялся писать образ Девы Марии. А минувшие дни он находился под впечатлением разлуки со своей Марией, которая продолжала жить перед его взором. Всю эту неделю он не выпускал кисти из рук, но писал только образ своей незабвенной, и она была почти похожа на Богоматерь. Но это «почти» Михаилу никак не удавалось преодолеть, и однажды он понял, что ему нужно сходить в католический храм. Нет, не помолиться там, а постоять и посмотреть на образ Пресвятой Девы Марии, которая есть некая неотъемлемая часть храма. Если он почувствует эту неотъемлемость, неразрывность храма и образа, тогда найдёт в себе силы создать лик Богородицы.