Воевода

Прозоров Александр Дмитриевич

Вожников этим заморачиваться не стал. Хотя и запрещать – тоже. Явно излишние знания о стрептококках, столбняках и газовой гангрене тревожили его разум. Почему бы и не подстраховаться, если антибиотиков все равно еще не существует?

Когда князь Заозерский наконец-то вошел в город с последними повозками новгородского ратного обоза, здесь все было уже закончено. Башни с немногочисленными защитниками победители захватили, сопротивление дворцовой стражи подавили, редких храбрецов, схватившихся за мечи, – разогнали и теперь наслаждались вседозволенностью и покорностью сдавшегося населения.

Как обычно, нашлась работа и для тех, кому

совесть не позволяла грабить и насиловать: два десятка воинов с древними короткими мечами на поясах и в пухлых, простеганных конским волосом ватниках уже волокли откуда-то валуны, чтобы накрепко заложить каменной кладкой подорванные ворота. Свою задачу они знали, на атамана не обратили внимания – и Егор тоже не стал их отвлекать.

Идти по захваченной твердыне было странно и непривычно. Стокгольм или Або – это города чужие, неведомые. Какими их Вожников увидел, такими они в его памяти и отложились. Здесь же все было иначе. Ибо – своя земля. В голове Егора с трудом укладывалось, что Кремль – это практически и есть вся нынешняя Москва, вся столица. Китай-город – это ныне скорее выселки, рабочая окраина, откуда при необходимости все население могло убежать в каменную цитадель.

Было неожиданно вместо просторных площадей, вымощенных брусчаткой, увидеть тесные улочки, застеленные тесом, а местами и просто слегами, плотно прижатые друг к другу трех-четырехэтажные избы, деревянные крыши, бревенчатые стены…

Камень, конечно, тоже был: несколько храмов с золочеными куполами. Причем Егор из-за непривычного окружения не узнал ни одного.

Единственная достаточно просторная площадь лежала перед великокняжеским дворцом – тоже, кстати, полностью деревянным. На краю поприща стояли часы весьма карикатурного вида: похожие на обычные настенные с маятником, но высотой с двухэтажный дом, бревенчатые и неровно оштукатуренные. Забавляло то, что часы довольно громко тикали. Непривычный звук в мире, где Земля все еще считается плоской… Наверное…

– Любо атаману! Любо! Слава князю Заозерскому! – узнали его ватажники, уже шурующие во дворце и увидевшие командира через распахнутые окна.

– Слава атаману! – подхватил Федька, с гордостью сопровождающий Егора по пятам. Вожников так привык к пареньку, что порой переставал его замечать.

– Любо! Любо! – подхватили остальные новгородцы, оказавшиеся неподалеку.

– И вам слава, победители! – сказал им Егор и, скрываясь с глаз, вошел во дворец, поднялся на верхний третий этаж. Или второй, если не считать подклети.

Стены и потолки были ровные, расписанные в одних комнатах райскими птицами, в других – неведомыми растениями и зверьми, в третьих – пугали ликами святых. Похоже, на бревенчатой Руси неровные стены успели всем поднадоесть, и строители не жалели штукатурки, спрямляя и разукрашивая все, что можно.

Чтобы не мешать работе ватажников, Егор выбрал пустую горницу, выходящую окнами на площадь. Из мебели здесь имелось только кресло, в которое он и сел, любуясь открывшимся видом. Слева от дворца стояла пятишатровая церковь с каменными стенами, ограненными мелкими выступами, похожие на черепаховый панцирь. Она закрывала от атамана темные деревянные кварталы. Справа и вниз тянулась стена. А впереди – текла широкая Москва-река. От берегов, словно тощие холерные пальцы, тянулись многочисленные причалы. У некоторых уже покачивались струги и ушкуи с легко узнаваемыми новгородскими вымпелами: трезубец с широкими лезвиями на алом фоне. На самом деле

это был сокол, падающий отвесно вниз, полусложив крылья и вытянув хвост – но кто из простых купцов или ушкуйников станет, высунув язык, старательно вырисовывать голову и перышки на флажке для своего корабля или копья? И потому Рарог, трезубец Рюрика, в их исполнении скорее походил на рыбацкий трезубец Нептуна.

Дальше, за рекой, в этом мире все еще колыхались густые кроны девственного, нетронутого топорами леса, над которым беззаботно кружили ласточки и стрижи…

– Глянь, княже, кого мы поймали! – Несколько ватажников заволокли в горницу полуголую женщину лет сорока в порядком драной одежде, от которой остался только кусок бархатного подола, свисающий с гашника [29] , и рубаха, порванная сверху донизу, чудом держащаяся на обрывке ткани на левом плече и потому слегка прикрывающая левую грудь. Рубашка шелковая, дорогая. Поди, на вес золота будет. Волосы растрепаны, взгляд злой, руки за спиной связаны.

29

Гашник – пояс юбки с завязками.

– Чего связали? – поинтересовался Егор. Обычно ушкуйники управлялись с бабами и без этих сложностей.

– Царапалась, змеюга. И кусалась еще!

– Бывает, – кивнул Вожников. – Мне-то зачем приволокли?

– Так это… – Один из ватажников, рябой и рыжебородый, с размаху отвесил женщине «леща».

– Руки убери, смерд! – повернувшись, тут же окрысилась пленница и попыталась пнуть его ногой. – Великая княгиня перед тобой!

Ушкуйники радостно захохотали, а рыжебородый озвучил общую мысль:

– Мы так решили, атаман, не по званию нам такая добыча. К тебе привели для развлечения. Самого Василия Московского жена будет.

– Ух ты, – рывком поднялся с кресла Егор. – Вот это подарок, мужики! Вот это спасибо!

– Давай, княже, веселись! – встрепенулись от похвалы воины и услужливо содрали с пленницы остатки одежды.

Женщина закрутилась, не в силах прикрыться, попятилась к стене, вжалась в штукатурку под лапами вставшего на дыбы льва. И тем не менее сквозь зубы потребовала:

– На колени, смерд! – чем вызвала еще больший всеобщий восторг.

Для своих лет великая княгиня выглядела очень даже неплохо: стройная, черноволосая, гладкокожая, без единой морщинки. Упругие на вид груди отмерены размером аккурат под одну мужскую ладонь, большие миндалевидные глаза, русые брови, волевой подбородок… Ну, просто Анжелина Джоли во плоти!

– День добрый, Софья Витовтовна, – вежливо поздоровался Егор. – Я тут по случаю заехал привет передать. От жены своей, Елены Заозерской. Помнишь такую? Помнишь, что ты ей писала, чем попрекала, что требовала? Ну что, великая княгиня? Сама-то советам своим будешь следовать али как?

– Мразь безродная! – задергала плечами княгиня. – Не смей имени моего устами своими погаными сквернить!

– Значит, я даже имени твоего произносить не достоин? – подошел к ней ближе Вожников. – А детей от смерда безродного тебе родить не хочется?

Не устояв перед соблазном, Егор наложил ладонь на аккуратную, совсем молодую, остроконечную грудь пленницы…

– Тако, стало быть, ты верность свою супружескую блюдешь? – услышал он за спиной до боли знакомый голос. Драгоценный, любимый голосок, которым не наслушаться.