Воевода
Шрифт:
И когда настал — после торжественного стола — час пира весёлого, тогда, дьяволом омрачённая злодейка та, княгиня Марья, кума крестная, подносила чару питья куму крестному и била ему челом, поздравляя с крестником Алексеем Ивановичем. А в той чаре — питье приготовлено лютое, питье смертельное. И князь Михаил Васильевич выпивает эту чару досуха, а не знает, что злое питье это лютое, смертельное. И скоро у князя Михаила всё в утробе возмутилось, и не допировал он званого пира, и поехал к своей матушке княгине Елене Петровне.
И как входит он в свои палаты княжеские, увидела его мать и взглянула
И заплакала горько мать его родимая и в слезах говорит ему слово жалостное: «Дитя моё, сыночек, князь Михаил Васильевич! Почему ты так рано и быстро со званого пира уехал? Как твой богоданный крестный сын принял крещение без радости? Или тебе в пиру место было не по отечеству? Или тебе кум и кума подарки дарили не почётные? А кто тебя на пиру честном упоил честным питьём? С этого питья тебе вовек теперь будет не проспаться! Сколько раз я тебе, дитятко, в Александрову слободу наказывала: не езди в город Москву, опасны в Москве звери лютые, пышут ядом змеиным, изменническим».
И пал князь Михаил на постель свою, и начала утроба его люто разрываться от того питья смертного. Он метался по постели в тоске, и бился, и стонал, и кричал так сильно, как будто зверь под землёй, и звал отца духовного. Мать же его и жена, княгиня Александра Васильевна, плакали, а весь дом его наполнился плачем, горькими воплями и причитаниями.
И дошёл слух о его страшной болезни до войска его и до его помощника, до немецкого воеводы, до Якова Пунтусова. И многие доктора немецкие с разными лечебными примесями не могли никак течение болезни назад повернуть. И пошли со двора от князя доктора немецкие, и слёзы о нём проливали, как о государе своём.
И в тот же день перед всенощной — как сказано в житии Василия Великого — «солнце к солнцам зашло», — случилось это на исходе дневных часов, месяца апреля в двадцать третий день, в ночь со дня памяти великого воина и мученика Георгия на день памяти воеводы Саввы Стратилата, — ведь и князь Михаил был и воин, и воевода, и стратилат. Но тогда сразу весть эта не разнеслась по Московскому государству из-за того, что тогда ночь была. Утром же на рассвете, во вторник, когда солнце начало всходить, слух разнёсся по всему царствующему граду Москве: «Покинул этот свет, скончался князь Михаил Васильевич!»
Писание о представлении и о погребении князя Михаила Васильевича Шуйского по прозвищу Скопина.
В тот день, вернее ночь, когда Марина неожиданно поцеловала Маржере в его щетинистую и изборождённую морщинами щёку, будто чувствуя, что более они никогда не увидятся, Жак действительно уже выбрал свой путь. Он лежал к Смоленску. Такое решение было не случайным. После бегства «царика» Маржере неожиданно оказался белой вороной в лагере, где кипели такие страсти. На него с подозрением косились и польские военачальники, и тем более казацкие атаманы. Единственным местом, где хорошо знали капитана и где относились к нему с должным уважением, был двор бежавшего самозванца, точнее, те люди, которые служили вместе с ним при дворе покойного Димитрия — Салтыков и Молчанов. Хорошо знал его и Филарет, хотя, вероятно, и не забывал свою встречу с Маржере на своём подворье в ту памятную ночь. Но что делать — солдат должен выполнять
Короче, когда стали составлять посольство, то ему предложили стать его проводником и охранником. Маржере согласился по двум причинам: во-первых, он считал, что избрание Владислава русским царём будет наиболее приемлемым решением, устраивающим и русскую и польскую стороны. И во-вторых, ему необходимо было повидаться со Львом Сапегой для получения дальнейших инструкций. Как для сведущего в военном деле, для Маржере было ясно, что королевская армия является наиболее могущественной силой из всех действующих в России.
Так он очутился под Смоленском. Однако во время переговоров с королём и канцлером представители русского посольства в составе отца и сына Салтыковых, Михаила Молчанова и новой политической фигуры — Фёдора Андронова, вышедшего из московских низов, Маржере старался оставаться в тени, проводя больше времени у Льва Сапеги и общаясь с польскими военачальниками. Он подробно рассказывал им всё, что знал сам, об укреплениях Смоленской крепости и других русских крепостей. Особенно часто он встречался со Станиславом Жолкевским, наиболее блистательным польским полководцем. Оба ветерана хорошо знали друг друга ещё по прежним войнам в Ливонии, где Маржере бывал ещё до перехода на службу русскому царю. Особо подробно Жолкевский выспрашивал о системе укреплений Москвы. Что этот интерес не случаен, Маржере понял, когда Жолкевский однажды доверительно сообщил ему, что готовится поход на Москву. Капитан выразил горячее желание в нём участвовать.
К тому времени посольство завершило свою работу. Русские, подписав договор, дали такую присягу: «Пока Бог нам даст государя Владислава на Московское государство, буду служить и прямить и добра хотеть его государеву отцу, нынешнему наияснейшему королю польскому и великому князю литовскому Жигмонту Ивановичу».
В королевский стан пришло известие о внезапной смерти Скопина, что вызвало очередной взрыв народного негодования против Шуйского, потом — что из Москвы к Смоленску двинулось наконец многотысячное войско русских и шведов под командованием Дмитрия Шуйского.
Войско короля возглавил Жолкевский. Силы его были незначительны: против пятидесятитысячного русско-шведского войска — две тысячи гусар, одна тысяча пехотинцев и три тысячи запорожских казаков.
Маржере шёл в передовом отряде, как человек, хорошо знавший дорогу, — ведь именно по этим местам двигался доблестный капитан десять лет назад в обозе Афанасия Власьева, чтобы служить верой и правдой Борису Годунову. Теперь в обозе войска польского двигались русские бояре, члены посольства, согласившиеся иметь на русском престоле польского королевича...
Первая серьёзная схватка произошла у Царёва-Займища, где в остроге находился передовой отрад русских войск под командованием сподвижника Скопина, Григория Валуева.
Жолкевский окружил русскую крепость со всех сторон небольшими острожками и надолбами, однако Валуев успел послать несколько гонцов к Шуйскому с сообщением о подходе польских войск и с просьбой срочной помощи: продовольственных запасов он не имел.
Гонцы прибыли в стан русско-шведского войска, расположенный невдалеке от Можайска, когда там разразился очередной скандал по поводу уплаты жалованья иностранным воякам. Накануне из Москвы прибыл большой обоз с мехами и тканями, присланный Шуйским в счёт жалованья. Царская казна давно была пуста: чтобы убедить иностранных легионеров двинуться от Москвы к Смоленску, государь был вынужден пустить в переплавку посуду, цепи и другие украшения из золота и серебра.