Воевода
Шрифт:
— А он?
Маржере ответил с достоинством:
— Ваше величество, я сопровождал покойного везде и несколько раз опускался с ним в подземелье, где он хранил свои драгоценности.
Глаза «царика» жадно блеснули:
— И даже Молчанов не знает, где это подземелье?
— Мишка Молчанов способен украсть царскую печать, но не более того, — рассмеялся с облегчением Маржере, поняв, что опасность миновала. — Государь доверял Молчанову лишь свои любовные дела. Расположение тайника, кроме меня, знал лишь Пётр Басманов, которого уже нет в живых. Так что, ваше величество, когда мы войдём в Кремль, я вам ещё пригожусь.
— Хорошо, оставайся подле меня, но не вздумай обмануть! — угрожающе произнёс самозванец, потом кликнул своего шута: — Петька, прикажи кравчему, чтобы принёс вина. Мы выпьем, в знак особой милости, с начальником моих телохранителей, которые разбежались кто куда!
Маржере хватило дня, чтобы уяснить, что попал он в Тушинский лагерь не в самое для самозванца лучшее время. После последней попытки штурма Москвы многие из польских «рыцарей» покинули лагерь, шаря по всей Руси, грабя, убивая, насилуя. Не отставали от них и донские казаки, которые признавали и побаивались только своего предводителя Ивана Заруцкого.
Больше всего Лжедимитрий боялся приближения Скопина со шведами. После его победы над Зборовским он писал Яну Сапеге:
«Неприятель вошёл в Тверь почти на плечах нашего войска. Мы не раз уже писали вам, что не должно терять времени за курятниками, которые без труда будут в наших руках, когда Бог увенчает успехом наше предприятие. Теперь же, при перемене счастья, мы тем более просим оставить там всё и спешить как можно скорее со всем войском вашим к главному стану, давая знать и другим, чтоб спешили сюда же. Просим, желаем непременно и подтверждаем, чтоб иначе вы не действовали». На этом письме «царик» начертал собственноручно, что не было в обычаях русских царей: «Чтоб спешил как можно скорее».
Однако Сапега не хотел идти под командование Рожинского. Напротив: воспользовавшись моментом, когда шведы бросили русское войско, он попытался вместе со Зборовским завоевать славу победителя доселе непобедимого Скопина. Но потерпел неудачу и вернулся к Троице, так и не вняв мольбе самозванца идти в Тушино. Тогда уже не Сапега, а сам гетман Рожинский вынужден был поступиться гордостью и идти к нему на соединение, чтобы ещё раз попытаться остановить продвижение Скопина к Москве.
Однако уже было поздно. Войско де Ла-Гарди наконец получило долгожданное жалованье. Лишь незначительную часть смог наскрести государь, остальное дали монастыри и города. Так, соловецкие монахи прислали семнадцать тысяч серебряных рублей и даже серебряную ложку. Слали деньги и меха новгородцы, вятичи, устюжане... Отличился и солепромышленник Пётр Строганов. Как писалось в жалованной грамоте Шуйского, «Строганов против воров стоял крепко, без всякого позывания, ратных многих людей на царскую службу против воров посылал, города от шатости укреплял, да у него же брались на царя в Москве и по другим городам в ссуду большие деньги для раздачи служилым людям на жалованье». Строганов за такие заслуги удостоился небывалой чести — отныне было велено писать во всех грамотах не «Пётр Семёнов сын», а «Пётр Семёнович».
Получив деньги и меха, шведы вновь тронулись в поход, сойдясь с войском Скопина у Александровской слободы. Здесь они нанесли последнее серьёзное поражение объединённому войску Сапеги и Рожинского. Следуя далее к Москве, Скопин применил тактику засад, двигаясь медленно от одного укрепления к другому и «выдавливая» польские отряды, вынужденные отступать всё далее. Сапега вынужден был окончательно снять осаду Троицы и перебраться в Дмитров.
Тем временем над самозванцем нависла ещё большая угроза с другой стороны — король Сигизмунд, по-прежнему терпя неудачи в осаде Смоленска, потребовал от тушинских поляков, чтобы они оставили своего «царика» и соединились с королевским войском. Поначалу тушинцы возмутились. На своём коло товарищи [92] кричали, что король, начав войну, посягнул на их права свободных граждан республики Речи Посполитой, что северские земли и Смоленск, который он осадил, отданы им на прокорм государем Димитрием Ивановичем. И рыцари, и жолнеры составили конфедерацию, поклявшись в верности своему «царику», которого они твёрдо решили посадить на русский престол, отвергнув таким образом претензии Сигизмунда.
92
Польские рыцари, собираясь на войну, объединялись в равноправное товарищество.
Однако как только была произнесена клятва, появились сомневающиеся. Война слишком затянулась, и чем ближе подходит Скопин со шведами, тем меньше шансов захватить Москву. После долгих споров к королю была направлена делегация с ультиматумом: если король выплатит тушинцам жалованье за все года службы самозванцу, то они перейдут на сторону короля.
Одновременно и Сигизмунд отправил своих комиссаров в Тушинский лагерь. Сначала Рожинский отказался их принять. Вмешался Ян Сапега, побывавший тайно у короля под Смоленском. Он прислал гетману письмо с угрозой, что если в Тушине не примут королевских послов, то Сапега уведёт своё войско к королю.
Решено было выслушать предложение комиссаров, тем более что пошёл слух, будто они везут жалованье тушинцам за два года.
Маржере, стоявший в числе придворных у деревянного терема «царика», видел, как послы, минуя их, едут прямо к палатке Рожинского. Вскоре там зазвенели бокалы, раздалась пушечная стрельба — пили за здоровье его королевского величества. Поздно вечером, когда послов отправили спать, «царик» пробрался в палатку Рожинского и попытался потребовать объяснений, почему послы проигнорировали его присутствие в лагере и никак его не приветствовали. Пьяный Рожинский стал орать:
— А тебе, блядов сын, что за дело? Они ко мне, а не к тебе приехали! Чёрт тебя знает, кто ты таков! Довольно мы служили тебе и проливали кровь, а награды не видим!
Он в сердцах замахнулся на «царика», и тщедушный самозванец нашёл спасительное укрытие под столом. Когда Лжедимитрий, подобно трусливой крысе, кинулся к выходу, вслед ему понеслись бранные слова, среди которых «вор» и «мошенник» были самыми мягкими.
Наутро на поле четырёхугольником были выстроены все польские хоругви. Слово к войску держал бывший в «челе» делегации Станислав Стадницкий, староста перемышльский и дальний родственник Мнишеков. Он изложил причины, по которым король вторгся в пределы России, припомнил убийства поляков в Москве, задержание польских послов, плен поляков.
— Король и Речь Посполитая, — кричал он, — не могли терпеть далее, после того как Шуйский заключил союз с герцогом зюндерманландским, врагом и похитителем наследственного престола его величества короля нашего, и призвал к себе на помощь его войско, кроме того, он подущает татар на земли Речи Посполитой. Московское государство в крайнем упадке и разорении: неверные турки радуются и, конечно, скоро воспользовались бы этим, чтобы завоевать его себе! Король не хотел потерпеть далее такого напрасного пролития христианской крови и погибели государства, с которым предки его величества жили по-соседски, и с Божиего помощью желает верными средствами его успокоить, а вы не должны этим пренебрегать. Напротив, король надеется и желает вашего содействия! Теперь дело идёт о вас самих, о правах, о святой вере, о жёнах и детях, о собственности, о земле, которой вы принадлежите!
От имени войска старый полковник Витковский выразил готовность тушинцев принести жизнь свою и достояние на службу короля, вместе с тем просил изложить причины приезда комиссаров. Были избраны двадцать шесть делегатов, с которыми и продолжались переговоры. Шли они в горячих спорах. Тушинские рыцари потребовали от короля немедленной выплаты жалованья в размере пяти миллионов злотых, а пятнадцать миллионов — после прихода в Москву, как дань с завоёванного населения. Обе стороны хорошо понимали, что такое требование невыполнимо по той простой причине, что у Сигизмунда таких денег никогда не было, тем не менее каждая сторона стремилась выторговать как можно более выгодные условия.