Воевода
Шрифт:
Царица Марина улучила момент, чтобы переговорить со Стадницким о судьбе своего «венценосного» супруга и своей собственной. Она передала ему своё письмо, в котором обращалась к Сигизмунду как к равному:
«Превратная судьба отняла у меня всё, оставив лишь справедливое право и претендентство на престол московской монархии. Обращаю высокое внимание вашего королевского величества на моё посвящение на царство и признание за мною наследственного права на престол, подтверждённые двойной присягой московских сословий. Я убеждена, что ваше королевское величество своим высоким разумом и по доброй совести согласитесь со мной, а мне и моей семье, жертвующей своей кровью и несущей большие издержки на это дело, придёте на помощь своей королевской милостью.
Императрица Марина».
Стадницкий, прочитав послание, лишь покачал головой, потом снисходительно сказал:
— Дорогая пани! Выслушайте меня: я обращаюсь к вам как родственник. Возвращайтесь домой, оставьте свои честолюбивые планы. Вы знаете не хуже меня, что связали свою судьбу с самозванцем. Король тоже знает об этом и никогда не признает в нём законного претендента на московский престол. Поэтому примите предложение его величества: он предлагает вам Саноцкую землю и доходы от королевской экономии при условии вашего возвращения и отказа от каких-либо дальнейших притязаний на царство.
Марина гордо вскинула голову. Пожилой вельможа изумился, увидев, как велики властные силы и честолюбие этой маленькой шляхтенки. Она с достоинством царицы произнесла:
— Доброжелательство вашей милости для меня приятно, как от лица, связанного со мной родством. Я имею надежду, что Бог — мститель неправдам, охранитель невинности, Он не дозволит моему врагу Шуйскому пользоваться плодами измены и злодеяний своих. Ваша милость должны помнить, что кого Бог раз осиял блеском царственного величия, тот не потеряет этого блеска никогда, как солнце не потеряет своего блеска оттого, что иногда закроет его скоропроходящее облако.
Вдруг величавость её речи прервалась, она сорвалась на истеричный крик:
— А королю своему передайте, что мой царственный супруг охотно уступит ему Варшаву, если король уступит ему Краков.
Она рассмеялась дьявольским смехом, чёрные глаза метнули молнии в перепуганного Стадницкого. Марина покинула его палатку.
Продолжая вести яростные торги с «рыцарями», Стадницкий вступил в переговоры с русскими придворными Лжедимитрия. На тайную встречу с посланцами короля пришли Филарет, Михайло Глебович Салтыков, князь Дмитрий Трубецкой и атаман Иван Заруцкий.
Стадницкий вручил им королевскую грамоту со словами:
— Наш король не желает вам зла, а по христианскому милосердию и по соседству хочет утешить Московское государство, потрясённое смутой от бесстыдного вора, и освободить народ от мучителей, которые его утесняют. Если вы не пренебрежёте его расположением и пожелаете, то король не только сохранит ваши обычаи, но будет оборонять ваши права, веру, вольность, жён и детей и ваше имущество.
За ваше расположение к верным подданным и честному народу обоих государств его величество король окажет вам свою милость: вы узнаете её не на словах, а на деле. К вам вернётся свобода, спокойствие и прежнее счастливое время. А так как Россия больше всего привязана к своей греческой вере, то именем его величества мы клянёмся, что эту веру он и впредь сохранит, поддерживая богослужение в ваших церквах и увеличивая доходы монастырей.
Филарет и остальные придворные с удовольствием слушали мягкие и ласковые слова, прослезились, вспоминая прежние спокойные времена, целовали королевское письмо, на котором греческими буквами было начертано имя короля. Русские обещали не поддерживать более ни Шуйского, ни Лжедимитрия, а просить на русский престол сына короля — Владислава, для чего направить под Смоленск делегацию во главе с Салтыковым.
Узнав о встрече послов с его придворными и об их предательском решении, самозванец понял, что промедление смерти подобно. Он ещё раньше предпринял попытку уйти из лагеря с несколькими сотнями казаков, но его догнал взбешённый Рожинский и с позором возвратил в Тушино. Теперь он решил бежать тайно, ничего не сказав ни одному из приближённых, и даже Марине. Помог его шут Кошелев. Переодевшись в мужицкий тулуп, он угнал сани с навозом, запрятал под солому своего сюзерена и выехал из лагеря. Самозванца хватились только наутро. Многие из казаков и польских жолнеров решили, что Рожинский поспешил расправиться с ним, и подступили к его палатке, потребовав объяснений.
Всё разъяснилось через несколько дней, когда «царик» прислал из Калуги письмо, призывая взбунтовавшееся войско идти к нему на помощь. Вновь весь лагерь пришёл в смятение. Донские казаки, ничего не ведавшие о том, что их атаман вступил в тайный сговор с польскими комиссарами, потребовали, чтобы Заруцкий вёл их в Калугу. Тот начал их отговаривать. Но казаки, ненавидевшие Сигизмунда, не послушались и начали выезжать из лагеря. Рожинский послал следом гусар. Ничего не подозревавшие казаки решили, что те тоже идут к «царику» и подпустили их слишком близко, не приготовившись к бою. В результате в течение нескольких минут две тысячи казаков остались лежать бездыханными, остальные рассыпались кто куда. Часть вернулась к Заруцкому, прося его защиты.
Королевские комиссары вернулись в ставку Сигизмунда с радостным известием, что поляки «Димитрия» вновь готовы служить королю и что влиятельные русские бояре решили также присягнуть ему на верность. Осталось невыполненным лишь одно тайное поручение: попробовать договориться с Шуйским о добровольной сдаче Смоленска. Шуйский, окрылённый победами своего племянника, категорически отказался вступить в какие-либо переговоры и даже пригрозил послам смертью.
Радость по поводу возвращения послов омрачилась внезапной смертью через три дня по возвращении главы посольства Станислава Стадницкого.
В Тушине по-прежнему было неспокойно. Некоторые горячие головы даже стреляли в Рожинского, но были отогнаны бдительной стражей. Большую смуту в умы внесла Марина. Она вела себя в эти дни как сумасшедшая. Надев гусарский костюм, ходила по лагерю, пила вино вместе с польскими и казацкими старшинами, проводила с ними в палатках разгульные ночи, взывая к их мужеству и чести, умоляя идти в новый стан Лжедимитрия.
Маржере вечером как неприкаянный бесцельно бродил по лагерю, прислушиваясь к пьяному ору из палаток и размышляя, куда направиться — к Смоленску, Калуге или Москве. Стадницкий перед отъездом передал ему привет от великого канцлера литовского с напоминанием об их уговоре.
Неожиданно в темноте у палатки, где располагался Заруцкий, он столкнулся с юношей, которого принял по гусарскому костюму за пахолика.
— Осторожней, юнец! — гаркнул он.
— Якоб?
Маржере вгляделся и узнал Марину:
— Государыня? Что вы здесь делаете?
Та расхохоталась, ударив капитана по плечу. Только сейчас Жак обратил внимание на её неестественную весёлость и резкий запах вина.
— Что может делать женщина, особенно такая молодая и красивая, как я, в палатке мужчины?