Воевода
Шрифт:
...Основной стан разбил у Арбатских ворот. Слева, в Чертолье, уже укрепился отряд Василия Туренина, подошедший ранее. Рядом с ним расположился и отряд владимирцев под командованием Артемия Измайлова. В их задачу входило не пропустить войско гетмана, если оно попробует прорваться в Кремль по левому берегу Москвы-реки. Справа от главного лагеря, вплоть до Петровских ворот, поставили свои сторожки отряды Пожарского-Лопаты и Дмитриева.
Вечером сторожевой отряд доложил, что Ходкевич встал на Поклонной горе.
— Значит, завтра — бой! — решил главный воевода. — Так помолимся перед образом Казанской Божьей Матери, чтоб даровала нам победу. Или, как поклялись, примем смерть, но ни шагу не отступим!
Утром 22
Пожарский успел раньше вывести из укрытий свою конницу и построить её в длинные шеренги на краю широкого поля перед монастырём. Он решил не дать возможности противнику как следует подготовиться к бою. Ещё не все всадники гетмана успели переправиться, как лава русских дворян с дружным криком «ура» устремилась вперёд и смяла их передние ряды. Завязалась жестокая сеча, в которой долгое время не уступала ни та ни другая сторона. Пожарский, окружённый своими дружинниками, которые оберегали князя от ударов врагов, сам бился в первых рядах, воодушевляя остальных. Он по-детски радовался вернувшейся к нему могутной силе, позволявшей его сабле легко противостоять палашам гусар. Порой он отъезжал в сторону от жаркой схватки, чтобы опытным глазом определить ход битвы. В этот момент он зорко поглядывал на противоположный берег реки, где стояло казацкое войско Трубецкого. Сначала оттуда доносились злорадные возгласы:
— Богаты и сыты пришли из Ярославля, можете одни отбиться от гетмана!
Потом эти крики поутихли. Казаки угрюмо молчали, уже было не до злорадства — ведь лилась православная кровь. Кое-кто начал нетерпеливо поглядывать на Трубецкого, не пора ли идти на подмогу. Но тот продолжал сидеть на лавочке возле своего шатра и хранил полное безразличие.
Почувствовав, что его ратники начинают слабеть, Пожарский дал команду бить в барабан, подавая сигнал к отступлению. Русские повернули коней и через проходы ушли в укрытия, дав простор своей артиллерии. Дружные залпы заставили отступить ряды преследователей. Но гетман не растерялся и приказал выступить вперёд пехоте. Вновь завязалась рукопашная, теперь уже в окопах. Противники хватали друг друга за руки, не давая пустить в ход оружие. Тем временем русские всадники, спешившись и оставив коней на привязи за спасительными стенами острожка, вернулись в окопы, помогая саблями своим стрельцам в схватке.
Николай Струсь, увидев, как повернули назад русские всадники, решил, что настал его черёд, и начал выводить из Кремля свои хоругви, сотню за сотней, к берегу реки. Отсюда поляки предприняли штурм Алексеевской башни и Чертольских ворот. Но здесь их давно поджидали и встретили столь яростным огнём, что гарнизон в одночасье потерял несколько сот солдат и вынужден был отступить в крепость, оставив в руках русских семь знамён.
Кровопролитная битва продолжалась уже семь часов, однако не ясно было, на чьей стороне перевес. Ходкевич ввёл новые, стоявшие в резерве, силы, и ему казалось, что разгром русских близится. Однако в этот решающий момент через Москву-реку у Крымского брода стали переправляться на сторону сражающихся те пять сотен лучших дворянских всадников, которых накануне Пожарский послал для подкрепления Трубецкому. Напрасно тот бегал по берегу с криком: «Назад! Всех перевешаю как собак!» За сотнями дворян устремилась и часть казаков. Их повели в бой атаманы Филат Межаков, Афанасий Коломна,
— Для чего не помогаешь погибающим? Из вашей воеводской вражды только пагуба творится и государству и ратным!
Внезапная атака сбоку и с тыла посеяла панику в рядах гетманского войска. Ходкевич вынужден был бесславно возвратиться в свой лагерь.
Наступила ночь. Пожарский был доволен своим войском, не уступившим врагу ни пяди. Расставив дозоры, он разрешил отдыхать усталым ратникам. Сам он так и не ложился, размышляя, куда теперь гетман направит свой удар. Не спал и Ходкевич. Его интересовало двусмысленное поведение «боярина» Трубецкого.
Во всяком случае, для Ходасевича было ясно по сегодняшнему дню, что Трубецкой явно выжидает, кто окажется сильнейшим. И вовсе не исключено, что если перевес будет на стороне Ходасевича, то Трубецкой, предававший уже не однажды ради личной выгоды, предаст снова и примет присягу королевичу Владиславу.
Ходкевич решил проверить свои догадки и, когда наступила глубокая ночь, отправил шестьсот гусар в Кремль по правому берегу реки. Их вёл предатель, подлым путём захвативший земли Пожарского, — Григорий Орлов. Наступила томительная тишина, и только под утро прискакал гонец из Кремля, сообщивший, что отряд прошёл мимо казаков беспрепятственно и без боя занял их острожек у церкви Егория на Яндове. Сам Орлов проник в Кремль. Всё становилось на свои места. Теперь гетман знал, с какой стороны ему следует вести наступление.
Пожарский, ждавший с утра немедленной атаки со стороны Ходкевича, был в недоумении, увидев, что поляки вдруг начали переправляться обратно, на другую сторону Москвы-реки. «Неужели отступают?» — мелькнула радостная догадка. Но когда Пожарский узнал о взятии поляками острожка в Замоскворечье, ему стало ясно, что Ходкевич собирается пройти к осаждённым со стороны, занимаемой казаками Князь немедленно послал гонца с этим известием к Трубецкому с тем, чтобы тот укрепился у Донского монастыря.
Однако весь день прошёл без всяких стычек. Гетман не торопясь подводил все свои войска, а главное — обозы, стоявшие до этого у Поклонной горы.
Только через день Ходкевич, сконцентрировав все свои силы на новом направлении, двинулся к Кремлю. Сам гетман возглавил левую колонну своего войска. Это были самые отборные сотни литовской кавалерии, которые с Ходасевичем ранее успешно громили лучшие шведские войска.
Пожарский оседлал со своим полком Крымский брод, чтобы в случае необходимости отразить атаку поляков и на левом берегу у Чертольских ворот. Вперёд, на правую сторону стала переправляться дворянская кавалерия Лопаты, Измайлова и других воевод, тут же вступая в бой с всадниками Ходкевича. Жестокая сеча развернулась от Донского монастыря до Земляного вала и длилась шесть часов. Отборные литовские части в конце концов опрокинули русских в Москву-реку, заставив их поспешно ретироваться на свой берег. Однако развить успех Ходкевичу не удалось: путь ему у брода преградил сам Пожарский, как всегда находившийся в передней шеренге своих ратников. В бою Дмитрию прострелили руку, но он продолжал сражаться, не чувствуя в горячке боя боли от кровоточащей раны. Литовцы вынуждены были отступить.
Трубецкой, вышедший из своего стана из-за Яузы, встретил поляков у Донского монастыря, но при первой же стычке казаки обратились в бегство, рассыпавшись вдоль дорог и буераков и укрываясь за остатками земляных укреплений. Двигаясь по Ордынке, поляки овладели вторым казачьим острожком в Замоскворечье (первый, что ближе к Кремлю, был захвачен Григорием Орловым ещё накануне ночью). Второй острожек был значительно больше первого, он занимал территорию от Ордынки до церкви Святого Климентия на Пятницкой.