Воевода
Шрифт:
— Настал черёд австрийского императора помочь России, — сказал он. — Конечно, Москва с великой благодарностью примет эрцгерцога, коль он перейдёт в православную веру. Но сейчас главное, чтобы император остановил польского короля!
Двадцатого июня Пожарский вручил Грегори послание, предназначенное императору Рудольфу. В нём он писал: «Как вы, великий государь, эту нашу грамоту милостиво выслушаете, то можете рассудить, пригожее ли то дело Жигимонт-король делает, что, преступив крестное целование, такое великое христианское государство разорил и до конца разоряет, и годится ль так делать христианскому королю! И между
Наконец в июле прибыли новгородские послы во главе с игуменом Вяжицкого монастыря Геннадием и представителем городского дворянства князем Фёдором Оболенским. В посольство вошли по одному человеку из дворян и посадских от каждой пятины города. Пожарский оказал послам достойный приём в воеводской избе, где присутствовали представители всех городов.
Оболенский говорил долго, снова изложив весь ход событий от переговоров Бутурлина до решения просить шведского королевича к себе в государи. Закончил он следующими словами:
— Ведомо вам самим, что Великий Новгород от Московского государства никогда отлучён не был, и теперь бы вам также, учиня между собою общий совет, быть с нами в любви и соединении под рукою одного государя.
Пожарский не сдержался:
— Слыханное ли дело! При прежних великих государях послы и посланники прихаживали из иных государств, а теперь из Великого Новгорода вы послы! Искони, как начали быть государи на Российском государстве, Великий Новгород от Российского государства отлучён не бывал; так и теперь бы Новгороду с Российским государством быть по-прежнему!
Члены совета одобрительно загудели. Однако Пожарский, не желая обострения в переговорах, решительно перешёл к вопросу об избрании на русский престол шведского королевича:
— Уже мы в этом искусились. Как бы шведский король не сделал с нами так же, как польский. Польский Жигимонт-король хотел дать на Российское государство сына своего королевича, да через крестное целование гетмана Жолкевского и через свой лист манил с год и не дал; а над Московским государством что польские и литовские люди сделали, то вам самим ведомо. И шведский Карлус-король также на Новгородское государство хотел сына своего отпустить вскоре, да до сих пор, уже близко году, королевич в Новгороде не бывал.
— Такой статьи, как учинил над Московским государством литовский король, от Шведского королевства мы не чаем, — ответил Оболенский. — Да и вы сами знаете, что отсрочка произошла из-за смерти Карлуса, а потом из-за войны с Данией. Коль нам не верите, пошлите посольство в Швецию.
Пожарский отрицательно покачал головой:
— В Швецию нам послов послать никак нельзя! Ведомо вам самим, какие люди посланы к польскому Жигимонту-королю. Боярин князь Василий Голицын с товарищами! А теперь держат их в заключении как полоняников, и они от нужды и бесчестья как в чужой земле погибают!
Оболенский возразил:
— Учинил Жигимонт-король неправду, да тем себе какую прибыль сделал, что послов задержал? Теперь и без них вы, бояре
Но Пожарский вновь твёрдо заявил под гул одобрения:
— Видя то, что сделалось с литовской стороны, в Швецию нам послов не посылывать и государя не нашей православной веры греческого закона не хотеть!
Эти слова устыдили послов, напомнив им о православном долге.
— Мы от истинной православной веры не отпали! — сказал Оболенский. — Королевичу Филиппу-Карлу будем би46 челом, чтоб он был в нашей православной вере греческого закона. А если только Карл-королевич не захочет быть в православной вере греческого закона, то не только с вами, боярами и воеводами, и со всем Московским государством вместе, хотя бы вы нас и покинули, мы одни за истинную нашу православную веру хотим помереть, а не нашей, не греческой веры государя не хотим!
Пожарский и Оболенский, уже не чинясь, крепко обнялись. После этого переговоры пошли в дружеском тоне. Договорились, что ярославцы пришлют посольство во главе с Перфилием Секериным, но не в Швецию, а снова в Новгород. В свою очередь новгородцы обязались до прихода королевича быть с ярославским ополчением в любви и совете, войны не начинать, городов и уездов Московского государства к Новгородскому государству не подводить, людей к кресту не приводить и задоров никаких не делать.
Эта дипломатическая победа Пожарского устранила последнее препятствие для похода на Москву. Надо было спешить: пришло известие, что московский гарнизон полностью заменён, в Кремль вступили свежие силы. Их привёл в начале июня гетман Ходкевич вместе с огромным обозом награбленного продовольствия. В составе введённых в Кремль сил был полк Николая Струся, набранный из польских гусар, находившихся в Смоленске, и полк «сапежинцев», в который влились запорожцы, бежавшие весной от войска Дмитрия Черкасского. Его вёл старый соратник Сапеги полковник Осип Будило.
Александр Гонсевский вдруг заявил гетману Ходасевичу и Струсю, что он со своими полками покидает Москву. Напрасно Ходкевич грозил ему королевской немилостью, Гонсевский стоял на своём. Истомлённые осадой и голодом, его жолнеры уже давно требовали отпуска из Москвы, а кроме того, Гонсевский, по-видимому, хорошо запомнил предостережение умирающего Сапеги. И вот в день праздника Тела Господня жолнеры Гонсевского отправились в путь на родину в сопровождении повозок с золотом и драгоценностями, взятыми из кремлёвских сокровищ в качестве залога. Правда, при прощании московские бояре дали слово догнать оккупантов до перехода ими границы и выкупить царские ценности за восемнадцать тысяч польских злотых. ГонсевШй соглашался, ухмыляясь в усы: он-то наверняка знал, что денег боярам взять негде.
По дороге в лесу и на переправах жолнеров то и дело тревожили «шиши», однако численный перевес был на этот раз на стороне поляков, поэтому стычки заканчивались поражением партизан.
Король встретил гонсевцев неласково, сочтя их уход из Москвы своевольничаньем. Когда войско поняло, что обещанного жалования им не видать, было принято решение разделить драгоценности: короны Фёдора и Димитрия, а также золотые оправы царского седла были разбиты на кусочки, а драгоценный посох из единорога разделили на лоты и продали с аукциона.