Воевода
Шрифт:
— Ну и что скажешь? Благословляешь ли?
Та приникла губами ко лбу князя:
— Сынок мой ненаглядный! Что я могу сказать? Разве что: тебе исполнилось тридцать три года. То возраст для великих деяний. Не гости нижегородские, тебя Бог позвал Россию, нашу матушку, из беды вызволить.
Через несколько дней к Пожарскому прискакал Козьма Минин. Был он намного старше князя, но столь же высок и широкоплеч. Он попытался было отвесить встречавшему его на крыльце хозяину земной поклон, но тот властно удержал его за плечо:
— Вот
— Так ты же меня поставил?
— А разве нижегородцы тебя не избрали всем миром? — насупился Пожарский.
— Избрали...
— То-то же. Пошли в дом.
Усадив гостя в горнице в передний угол, князь без проволочек спросил:
— Приговор привёз?
— Привёз...
— Все ли подписали?
— Сначала те, что из лучших, колебались, да их собственные дети стыдить начали.
— А что так?
— Так ведь чем больше деньжат, тем жальче с ними расставаться.
— Это точно. Давай грамоту, прочитаю.
Минин протянул свиток.
— Сам-то внимательно читал? Нет ли каких увёрток? — поинтересовался Пожарский, разворачивая свиток.
Староста неожиданно понурился:
— Не обучен я грамоте. Так что хотя сам и сочинял, а читать не читал...
— Это плохо! — строго сказал Пожарский. — А счёт знаешь?
Минин лукаво улыбнулся:
— Обязательно. Чай, сызмальства торговлишкой занимаюсь.
— Ну, это важнее! — засмеялся и Пожарский. — Мы ведь теперь с тобой два сапога — пара! Моё дело — ратное, а твоё — хозяйство вести: деньги собирать и смотреть, чтоб каждая копейка рачительно использовалась, а мздоимцев чтоб духу не было. Согласен? Давай-ка я приговор прочитаю.
Он быстро пробежал глазами грамоту, не скрывая одобрения прочитанному:
— «Стоять за истину всем безызменно, к начальникам быть во всём послушными и покорливыми и не противиться им ни в чём; на жалованье ратным людям деньги давать...»
Однако следующая фраза вызвала у Пожарского недоумение. Нахмурившись, он прочитал вслух:
— «...А денег недостанет — отбирать не только имущество, а и дворы, и жён, и детей закладывать, продавать, а ратным людям давать, чтобы ратным людям: скудости не было...» Это как же понимать? — князь строго взглянул на Минина, бросая свиток на стол. — Идём воевать за правое дело, чтобы начальный порядок на Русь вернуть, чтоб все православные вздохнули свободно, а тут вдруг порешили жён и детей продавать? Мы что, литва проклятая?
Но Минин не смутился под взыскующим взглядом, ответил спокойно:
— Никто и не собирается их продавать.
— А как же тогда понимать? Зачем словоблудие сие?
— Для крепости сказано, — сказал Минин и даже улыбнулся. — Чтоб каждый твёрдо усвоил — коль подписал приговор, нести ответ. А для тех, кто к шатости способен, знал угрозу — коль будет утаивать деньги, окладчики и стрельцов пригонят, и имущество отнимут, а в крайнем случае и домочадцев со двора сведут в приказную избу. И это больше не бедняков, а наших богатеев касается. Ведь бедному полушку отдать — ничего, он с неё не разбогатеет. А вот гостю богатому отдать треть от своих пожитков накладно — и тысяча рублей, и больше может быть. Вот для таких и угроза: коль захочешь утаить деньги — жену и детей заберём.
— Круто берёшь! — произнёс, подумав, Пожарский. — Но, наверное, так и надо. Иначе дела не сделать. А скажи мне, Козьма Захарович, много ли служилых людей в Нижнем? Есть кому из казны собранной платить?
Тот сокрушённо покачал головой:
— В прежние годы в городе более трёхсот служилых дворян да детей боярских было, а сейчас десятков пять едва наберётся — кого убили, кого в полон взяли, кто к другим городам пристал.
— Где же мы будем ратников брать? Ведь из посадского мужика, хоть сколько ему плати, воин настоящий не скоро выйдет…
— Клич кликнем по всем городам! — бодро ответил Минин. — Уже сейчас в наше ополчение смоленские дворяне просятся.
— Смоленские дворяне? Откуда? — удивился Пожарский.
— Когда Жигимонт Смоленск в осаду взял, они побросали свои поместья и ушли от разорения вместе с домочадцами под Москву. А бояре московские отправили их подальше от греха, на дворцовые земли сюда, под Арзамас. Послать-то послали, а следом грамотку в эти волости направили, чтобы мужики им ничего в кормление не давали. Вот и стоят они, горемычные, в городе, и что ни день, с мужиками у них стычки из-за съестного.
— И сколько их?
— Поболе двух тысяч. Как узнали, что у нас в Нижнем затевается, проситься стали в ополчение.
— Пусть ко мне самых достойных мужей пришлют. Я посмотрю, какие из них воины. Коль глянутся, почин хороший случится!
— А по скольку платить будем служилым? Как считаешь, князь?
— Скупиться на это дело не надо, — как о решённом, твёрдо заявил Пожарский. — Думаю, что десятникам и сотникам надо дать на поход по пятьдесят рублёв, всадникам — по сорок, стрельцам — по тридцать, а остальным — не менее двадцати рублёв. И позаботься, чтобы коней добрых в Нижнем можно было купить, и упряжь, и доспехи. И чтоб на прокорм в достатке денег осталось...
Ещё не раз в Мугрееве появлялись гости из Нижнего, а чаще других сам Минин. Рассказывал князю о том, как идут дела со сбором денег, что строится для него терем в кремле, сообщал о новых гонцах из ближних городов от служилых людей, выражавших готовность идти в ополчение. То были вяземские и дорогобужские дворяне, также бежавшие от польского разорения и остановившиеся в городе Ярополче. Прибыли к Пожарскому и представители смоленского воинства. Договорились, что весь отряд смолян придёт в Нижний одновременно с самим Пожарским.