Воевода
Шрифт:
— Как так? — не понял Минин.
— А ты сам рассуди, Козьма. Ведь им надо доказать, что они — Трубецкой с Заруцким — законное правительство и могут управлять государством. Смекаешь? Они понимают, что коль мы соберём совет всей земли Русской, который изберёт законного государя, то всё их воровство будет обнаружено. Вот им и понадобился свой царь, чтобы по своему усмотрению самоуправство чинить!
— Я-то рассчитывал, что они будут нашими соратниками, — сокрушённо обронил Козьма. — А тут кто кого, получается?
— Это зависит прежде всего от того, как мы себя поведём, — не согласился Пожарский. — Если мы их не оттолкнём, а, напротив, к себе переманим, глядишь, вместе и поляков будет легче побить. За разбой, конечно, не пощадим, ну а тех казаков, что честно за нашу веру стоят, будем жаловать. Единственного, кого никогда не прощу, так это Ивашку Заруцкого за смерть Прокопия...
Враждебные действия казаков заставили нижегородцев поспешать в поход. Первоначально Пожарский хотел вести своё войско прямо на Москву, через Суздаль и Владимир. Но казакам под командованием братьев Просовецких удалось сначала овладеть Ростовом, откуда они изгнали вернувшихся из Москвы «сапежинцев», а затем и Суздалем. Верность подмосковному правительству хранила Кострома, где воеводой сидел присланный из табора Иван Шереметев. Выжидали жители Арзамаса, Курмыша и других городов. От лазутчиков пришло известие, что казачьи разъезды появились и в пригородах Ярославля.
Пожарский понял, что медлить нельзя, и, не дождавшись подхода воинства из Казани, повелел выступать в поход. Передовой полк возглавил Дмитрий Петрович Пожарский-Лопата. Он должен был идти налегке, минуя города, прямо к Ярославлю, чтобы не дать захватить его казакам.
А 23 февраля 1612 года, в день Великого поста, тронулась основная рать, сопровождаемая нарядом и обозами с зельем и продовольствием. Многочисленные толпы горожан стояли вдоль улиц, громко приветствуя и благословляя своих воинов. За Пожарским везли вытканную золотом хоругвь из алого шёлка. Её изготовили дворовые мастерицы под руководством матушки князя Марии Фёдоровны и супруги Прасковьи Варфоломеевны.
Путь воинства лежал по берегу Волги, к Балахне. Здесь к Пожарскому присоединился со своими ратниками Матвей Плещеев, вынужденный после убийства Ляпунова из-за бесчинств казаков покинуть ополчение. Следующий ночлег был в Юрьевце, где войско пополнилось отрядом татарских всадников. Миновав Решму и Кинешму, подступили к Костроме.
Воевода Иван Шереметев запёрся в крепости, отказавшись подчиниться Пожарскому. Князь, не желая кровопролития, расположился в посаде, ожидая дальнейшего развития событий. Он не ошибся: горожане осадили терем Шереметева и убили бы его за измену народному делу, но подоспевший Пожарский приказал своим воинам взять его под стражу и тем самым спас от погибели. Покидая Кострому, Пожарский посадил в нём воеводой верного ему князя Романа Гагарина.
Тем временем пришло радостное известие из Ярославля. Лопата успел упредить казаков Просовецкого и первым вошёл в город. Атаман Андрей Просовецкий не решился вступать в бой с русскими и отошёл к Ростову.
Под звон колоколов воинство Пожарского вступило в Ярославль. Его встречали престарелый воевода Андрей Куракин и дьяк Михаил Данилов, решившие порвать с подмосковным правительством и примкнуть к Пожарскому. Среди встречавших были и ярославские купцы. Один из них с поклоном вручил князю поднос с хлебом и солью. Пожарский поклонился в ответ, отломил ломоть, посыпал солью и отправил его в рот, знаком показав стремянному взять поднос. Тем временем двое других купцов подошли к князю, держа в руках ларцы.
— Что это такое? — строго спросил Пожарский.
— Прими, князь, дары от всех наших гостей — украшения и посуду. Всё из чистого серебра да золота, каменьями изукрашенные.
— Вот это не надобно! — отмахнулся Пожарский. — Не за подарками мы в Ярославль шли. Верно я говорю, Козьма?
Минин, стоявший рядом с князем, столь же широкоплечий и статный, озорно улыбнулся:
— Если откупиться этими посулами вздумали, гости дорогие, то напрасно. Отдадите, как и купцы нижегородские, на нужды ополчения треть всего вашего имущества. А коль не отдадите, так возьмём силой...
Из описания хоругви князя Дмитрия Михайловича Пожарского
«...с передней стороны поясное изображение Господа Вседержителя, правой рукой благословляющего, а в левой держащего раскрытое Евангелие на словах от Матфея, глава 25, стихи 34 и 35: «Приидите, благословенны Отца моего, наследуйте уготованное вам царствие от сложения мира». По краям: тропарь и кодак Всемилостивому Спасу: «С вышних призираяй и убогия приемляй, посети нас озлобленные грехи, Владыко всемилостиве, молитвами Богородицы даруй душам нашим велию милость». Исподняя сторона знамени с изображением по серебру и золоту города Иерихона, Архангела Михаила и Иисуса Навина, преклоняющаго пред Архангелом колена, и с надписью вокруг них из книга Иисуса Навина, глава 5, стихи 13—16: «Бысть, евда бяше Иисус у Иерихона, возрев очима своима, виде человека стояща пред ним, и меч его обнажён в руце его: и приступив Иисус, рече ему: наш ли еси, или от сопостат наших; он же рече ему: аз Архистратиг силы Господни, ныне приидох семо: и Иисус паде лицеи своим на землю, и поклонися ему, и рече: Господи, что повелеваети рабу твоему; и рече Архистратиг Господень к Иисусу: иззуй сапоги с ногу твоею; место бо, на нём же ты стоши, свято есть; и сотвори Иисус тако».
Князь Дмитрий Михайлович Пожарский обладал удивительной особенностью — он привлекал к себе людей. Порой его это даже утомляло — быть постоянно в гуще, что-то решать за кого-то, советовать, отвечать на порой назойливые вопросы. Однако, будучи человеком очень добрым по натуре, он терпеливо нёс свой крест.
Ему удалось то, чего не смог Ляпунов: к нему шли не только ратники, простые дворяне. К нему один за другим стали прибывать знатные люди. Всех он встречал радушно, не вспоминая никоим образом их прежние измены, хотя почти каждый из бояр до того служил либо Тушинскому вору, либо Сигизмунду, а многие — так и тому и другому.
Хотя Пожарский по-прежнему оставался главным воеводой ополчения, однако будучи человеком, приверженным старым порядкам, в земском совете он сам усадил на первые места более знатных, по его мнению, людей. Теперь на грамотах, рассылаемых из Ярославля по городам, первая подпись принадлежала боярину Василию Петровичу Морозову, который в бытность казанским воеводой присягнул Тушинскому вору, вторая — боярину князю Владимиру Тимофеевичу Долгорукому, незадолго до того оставившему лагерь семибоярщины, третья — окольничему Семёну Васильевичу Головину, одному из тех, кто впустил польский гарнизон в Кремль. Четвёртым подписывался князь Иван Большой Никитович Одоевский, недавно пустивший де Ла-Гарди в Новгород и присягнувший шведскому королевичу. Теперь и он поспешил в Ярославль. Пятым — князь Василий Пронский, оставивший ополчение под Москвой вместе со своими ратниками из поморских городов. Шестым подпись ставил князь Фёдор Фёдорович Волконский-Мерин, который в своё время деятельно участвовал в свержении Шуйского и пострижении его в монахи. Седьмая подпись принадлежала воеводе Матвею Плещееву, восьмая — князю стольнику Алексею Михайловичу Львову, девятая — воеводе чашнику Мирону Андреевичу Вельяминову-Зернову, которого в бытность владимирским воеводой горожане забросали каменьями за верность самозванцу. Все эти люди руководили ратными отрядами в первом ополчении, но после убийства Ляпунова покинули подмосковный лагерь.
Князь Дмитрий Михайлович Пожарский подписывался лишь десятым, а Козьма Захарович Минин — пятнадцатым. Впрочем, из-за неграмотности Минина расписывался за него сам Пожарский: «В выборного человека всею землёю, в Козьмино место Минина князь Пожарский руку приложил».
Десятое и пятнадцатое места не были уничижительными для главных вождей ополчения: ведь следом за Мининым в грамотах стояли ещё тридцать четыре подписи, в том числе князей Долгорукого и Туренина, Шереметевых, Салтыкова, Бутурлина. Будучи человеком скромным, Пожарский не желал выпячиваться сверх меры, но в то же время строго блюл достоинство и своё, и своего ближайшего помощника — простого посадского человека — Минина.