Воевода
Шрифт:
— Клянусь! — Мстиславский истово перекрестился.
— Ладно, зови моего служку, — произнёс Гермоген и неожиданно живо сел на лавку.
...25 августа в Нижний Новгород тайный гонец доставил последнюю грамоту Гермогена. В ней был твёрдый наказ скорей отписать в Казань к митрополиту, чтобы писал в полки под Москву к боярам и казацкому войску учительскую грамоту, дабы они стояли крепко в вере и боярам бы и атаманам говорили бесстрашно, чтобы отнюдь на царство проклятого Маринкина сына не сажали.
«И на Вологду ко властям пишите, и к Рязанскому владыке пишите, — говорилось в грамоте Гермогена, — чтобы отовсюду писали в полки к боярам и атаманью, что отнюдь Маринкин на
Далее патриарх приказывал им все те грамоты собрать к себе в Нижний и прислать в полки к боярам и атаманью, а прислать с прежними же бесстрашными людьми Родионом Мосеевым и Ратманом Пахомовым, которым в полках говорить бесстрашно, что проклятый отнюдь не надобен.
«А хотя буде и постраждете, — заключал святитель, — и вас в том Бог простит и разрешит в этом веке и в будущем. А в города для грамот посылать их же, а велеть им говорить моим словом».
Тридцатого сентября из Нижнего грамота пошла в Казань, казанцы переслали её в Пермь, а оттуда по всем городам. Единодушно было решено «быть всем вместе в совете и в соединенье, за государство стоять, новых начальств в города не пускать, казаков в города не пускать; если станут они выбирать государя, не сослався со всею землёю, того государя не принимать».
Один за другим отряды земцев стали сниматься и возвращаться к своим городам. В это время наконец к Москве вернулось с награбленными обозами войско Сапеги, ставшее лагерем напротив Тверских ворот Белого города. Это случилось накануне Успения Божьей Матери, в чём изголодавшийся кремлёвский гарнизон увидел доброе предзнаменование: ведь в этот день, по свидетельству Иоанна Богослова, «Всеславная Матерь Начальника жизни и бессмертия, Христа Спасителя нашего Бога Им оживляется, чтобы телесно разделить вечную нетленность с Тем, Кто вывел Её из гроба и принял её к Себе образом, который известен Ему одному». Отслужив благодарственный молебен, все восемнадцать хоругвей гарнизона приготовились к выступлению, как только Сапега начнёт штурм Тверских ворот.
Однако поначалу действия «сапежинцев» вызвали недоумение: он явно не спешил начинать атаку. Напротив, разделив своё воинство на две части, сам остался с пятьюстами всадниками в лагере вместе с обозом, а вторая часть из двух тысяч всадников, возглавляемая Руцким, неторопливо двинулась вдоль стен Белого города по направлению к Новодевичьему монастырю. Зная вероломный характер гетмана, Гонсевский впал в уныние, тем более что лазутчик донёс о том, что накануне под покровом темноты состоялась тайная встреча Сапеги с Заруцким.
Тем временем Руцкой, подойдя к стенам монастыря, не только не попытался их штурмовать, а, напротив, не спеша переправился на противоположный берег Москвы-реки и скрылся за Воробьёвыми горами. И русские и поляки решили, что «сапежинцы» вновь отправились за добычей, теперь к югу от Москвы.
Однако оказалось, что это был лишь умелый манёвр хитроумного гетмана. Был бы жив Ляпунов, вероятно, он бы догадался, что собирается предпринять Сапега. Ведь его малочисленный отряд вряд ли бы сумел добиться успеха в лобовой атаке при столь явном численном преимуществе ополченцев. Оставался расчёт на внезапность...
Руцкой появился через несколько часов там, где его меньше всего ждали: в Замоскворечье у острожков, пушки которых были направлены в сторону Кремля. Не ожидавшие удара с тыла, стрельцы побросали пушки и разбежались. Польские всадники их не преследовали, быстро забросав глубокий, но неширокий ров, соединявший острожки, землёй, щебнем и хворостом, они оказались на берегу Москвы-реки уже напротив Кремля и поплыли по направлению к Водной башне Белого города, ближайшей
Подводы с награбленным продовольствием беспрепятственно проехали в Кремль. Сапега, тотчас возомнивший себя великим полководцем, потребовал для своего войска нового вознаграждения. Гонсевский вновь сослался на отсутствие денег. Сапега, обосновавшийся в Новодевичьем монастыре, стал угрожать переходом своего «доблестного» воинства на сторону Заруцкого. Неизвестно, чем бы всё кончилось, но внезапно гетман занемог.
Его перевезли в Кремль, в бывший дворец Шуйского, но к ночи ему стало совсем худо, и он позвал к себе Гонсевского. Полковник со свечой в руке подошёл вплотную к кровати, чтобы разглядеть лицо больного. Вид его ужаснул полковника: глазные впадины стали огромными, а орлиный нос стал ещё больше.
Однако Гонсевский попытался ободрить больного:
— Крепитесь, ясновельможный пан. Ведь всем известно ваше богатырское здоровье.
Гетман мрачно ответил:
— Я позвал вас, чтобы проститься. Настал мой смертный час. Сбылось предсказание старца...
— Какого старца? — удивился полковник.
— Два года назад случилось мне быть под Ростовом. Мои полковники решили сжечь тамошний монастырь из-за некоего старца. Сидит он, прикованный тяжёлыми цепями к огромному бревну, но всё видит, что делается на белом свете. Он предсказал царю Московскому войну с Речью Посполитой, да тот не поверил... Он и нам напророчил поражение от Скопина-Шуйского. Так вот, прежде чем сжечь монастырь, решил я сам поглядеть на того старца. Зовут его Иринарх. Вошёл я в тёмную келью и поразился: вокруг чернота, а глаза старца светятся, будто лампады. Оробел я, хоть трусом никогда не бывал, говорю: «Благослови меня, батько!» А он отвечает: «Вижу, что передо мной великий воин. Но только мой совет: уезжай туда, откуда родом, иначе смерть приемлешь». Не поверил я, посмеялся. Вот видишь... Пророчество сбылось... Слушай, Гонсевский!
Сапега повернул голову к полковнику. Тот наклонился совсем близко.
— Уезжай! Уезжай отсюда немедленно! Иначе ждёт тебя смерть неминуемая!
Испуганно крестясь, Гонсевский бросился к двери, едва не сбив с ног входившего бернардинца с молитвенником.
...Через несколько дней войско Сапеги, теперь возглавляемое полковником Осипом Будилой, ушло от Москвы, увозя на родину гроб с телом вождя.
«Прииде Сапега в монастырь к старцу, в келлию и вшед и рече: благослави, батко! Как сию великую муку терпиши? И отвеща ему старец: Бога ради сию в темнице муку терплю в келлии сей. И начата многие паны говорит Сапеге: сей старец за нашего Короля за Дмитрея Бога не молит, а молит Бога за Шуйского. И отвеща старец: аз в Руси рождён и крещён, и аз за Русского царя и Бога молю. И отвеща Сапега: правда в батке велика, в коей земле жига, тому Царю и правит. И рекоша Паны: тебе, господине, отправлята. И отвещав старец Пану Сапеге: возврагася, господине, во свою землю, полно тебе в Руси воевага, аще не изыдеши из Руси, или опять приидешь в Русь, и не послушаешь Божия слова, то убиен будеши в Руси. И пан Сапега рече старцу: прости, батко, и посём изыде с миром, приела старцу на молебну службу пять рублёв денег, и не велел монастыря тронуть ничим, и пойде Сапега с радостаю в Переславль».