Воевода
Шрифт:
Даниилу показалось, что струг будет лёгким и быстрым на ходу: садись двадцать три человека и плыви хоть в море. Да так и будет. Этим лёгким судам судьбой было намечено выйти в открытое море.
В этот день у законченного костромичами струга побывали мастера из всех земель, что собрались в становище. Каждый примерял-прикидывал, как перещеголять костромичей в плавучести, в быстроте и прочности своего струга. Даниил, слушая разговоры ревнивых мастеров, лишь радовался. «Пусть ярятся в деле», — думал он.
Вскоре все семь с половиной тысяч воинов увидели плоды своих трудов. На опушке бора, куда не доходило половодье, выстраивались длинные ряды готовых стругов, и с каждым днём их становилось
Все эти горячие дни Даниил не покидал становища. Он стал опытным доглядчиком за качеством стругов, каждый изъян видел и велел тут же устранять его. Он даже выстрогал щуп из дубовой дощечки — проверять плотность конопатки: не дай бог, в судне на плаву появится течь.
Но течь может появиться не только в плавучем судне, но и в человеческой душе. Медленно, но неизбежно, как потом поймёт Даниил, из него вытекало прошлое и заменялось настоящим. Предавалась забвению покойная супруга Глаша, и заполняла душевное пространство вдовица Олеся. Пытался ли противостоять соблазну честный и прямодушный Даниил? Изо всех сил пытался, и временами казалось, что он выстоит перед соблазном отдать себя в руки внезапно нахлынувших чувств. Он хорошо понимал, что, какая бы между ним и Олесей ни возникла связь, она через месяц прервётся. Но была в Данииле, кроме силы воли и разума, другая сила, зачастую не подчиняющаяся разуму, — простая человеческая чувственность, которая порой сильнее всяких благих намерений.
Уже после третьего раза, когда Даниил вместе с Ипатом привёл на двор к Олесе бурую стельную корову, он понял, что один взгляд молодой женщины, одно случайное её прикосновение пробуждают в нём вулкан чувств. Он был готов поднять её на руки и унести в лес, как идолопоклонник, умыкающий девушку в ночь на Ивана Купалу. Конечно, Даниил не был способен на языческую выходку, но он подспудно искал тот вход в круг, из которого нет выхода. Он хотел побыть с Олесей наедине, погладить её руку с шёлковой кожей, провести хотя бы пальцем по лицу. Даниил ещё не знал, каким путём он выразил бы своё мужское преклонение перед вдовицей, чтобы не задеть её чувства, но он верил, что уже близок час, день или ночь, когда они поймут друг друга и любое прикосновение не будет оскорбительным для их чести. Дай бог им только утолить жажду, а она становилась неодолимой и для Даниила, и, как выходило на поверку, для Олеси. В молодой женщине таилась сокровенная мечта. Нет, она не была корыстной. Олеся пока и себе нечасто признавалась, чего она жаждала от Даниила, от русского витязя, который затмил ей свет с первой встречи.
А ведь всё могло быть гораздо хуже. В тот день, когда Даниил впервые появился близ хаты, потом расхаживал по ней, что-то искал, кого-то звал, Олеся с родителями была в схроне.
Тогда лишь Господь Бог спас Даниила от падения в каменную яму, что была открыта в закутке. А позже, когда он спустился по лестнице и пытался найти вход с площадки подземелья, его отделял от неизбежной гибели один шаг: открой он тогда потайную дверь, на которую уже нажимал, и на его голову упала бы с высоты тяжёлая и острая секира. Как радовалась позже Олеся, как истово молилась за то, что Господь уберёг Даниила от рокового шага! Потом Даниил сказал Олесе: «Меня что-то в грудь толкнуло, будто предупредило: не ищи себе погибели».
В тот ранний апрельский вечер, когда до ледохода оставались считанные дни, Даниил отправился на косу вроде бы по делу. Он хотел спросить, не отелилась ли корова: так соскучился по кружке молока. Однако он знал, что это лишь повод для встречи. Олеся тоже искала случай, чтобы встретиться
Волей судьбы они встретились в том месте, где кончается коса и начинается берег. Они не удивились этой встрече — она была неизбежна — и потому обрадовались. Всё с первого мгновения было так просто между ними, как будто увиделись два очень близких человека. Олеся прижалась к Даниилу. Он поцеловал её, она ответила ему тем же. Он обнял её за плечи, и она прижалась к его груди. Они постояли немного, и Олеся повела его по роще, ближе к берегу реки. Они шли молча, и первые слова сказала Олеся:
— Человек мой любый, как долго я тебя ждала.
И они опять шли молча, потому что у Даниила не было пока тех слов, которые бы отразили всю полноту его чувств к прикипающей к его сердцу женщине. Так они дошли до двора, но Олеся не повела Даниила в хату. Она увлекла его к берегу Днепра и по косогору спустилась с ним почти к самой кромке речного льда. Выше, за сажень от льда, была едва заметная тропа, и по ней они поднялись к густым зарослям терновника. Олеся обвела Даниила вокруг нескольких кустов, и между ними открылся лаз. Пригнувшись, Олеся и Даниил одолели этот лаз, и в зарослях открылся подземный ход. Олеся, держа Даниила за руку, ввела его в этот ход. Через пять-шесть шагов они поднялись по ступеням вверх, Олеся открыла дверь, и они оказались в небольшом покое, стены которого были забраны тонкими, струганными и хорошо пригнанными жердями. В покое, явно вырубленном в известковой породе, горели свеча и лампада перед образом какого-то святого.
Здесь было чисто, тепло и пахло хвоей. Столик, две табуретки и просторное ложе — вот и всё убранство тайного покоя.
— Это наше с тобой жилище, — сказала Олеся и добавила: — Ты не против?
Даниил вновь ничего не ответил, только подхватил Олесю на руки и тут же поцеловал, прижав к себе.
— Почему ты молчишь? — вдруг спросила она.
— И правда, я пока немой. Ты погоди чуть-чуть, я всё тебе расскажу.
— Чудной ты какой-то, Данилушка, и славный. Ты женат? — спросила она также легко и просто, как если бы спрашивала: «Ты не голоден?»
— Был, — ответил Даниил. — Мы с тобой одного поля ягоды: я — вдовец, ты — вдовица.
— Выходит, не забыл свою жёнушку.
— Не буду говорить неправду: пока не забыл.
— Она была пригожая?
— Такая, как ты. Те же жаркие губы, и стан такой же гибкий, как у тебя.
— О Господи! А отчего она преставилась?
— Я был далеко в походе, а как вернулся, её уже хоронили. Сказали, что по Москве гуляло поветрие, вот и задело её.
— Мне жалко твою жёнушку. Но приятно знать, что я — это она, и потому тебе легче принять меня.
Всё показалось Даниилу простым и ясным. Олеся была сама днепровская чистота. Женщина с откровенностью дитяти.
«Господи, но что я могу ей дать, когда близок порог, за которым она никогда не увидит меня», — подумал Даниил, и от этого Олеся стала ещё дороже. Ведь это опять потеря. «А если не потеря, если вернусь и увезу её с собой? Так и будет!» — воскликнул в душе Даниил.
Той порой Олеся вышла из покоя. За дверью что-то заскрипело и смолкло. Тишина окутала Даниила, словно уши заткнуло ватой. Он прошёлся по покою: семь шагов вдоль, шесть поперёк. «А ведь, поди, она здесь отсиживалась, когда я впервые вошёл в хату? Наверное, и тогда, когда приходили тати». Вернулась Олеся, принесла объёмистую кленовую бадью, полную тёплой воды, две льняных простыни, большую лубяную мочалку. За постелью в ногах висела занавеска, за нею оказался закуток. Олеся взяла Даниила за руку, повела его туда, сказала просто: