Воевода
Шрифт:
— Соглашусь, что сегодня прогнали. Ну а завтра что будешь делать, князь, ежели их прихлынет в десять раз больше?
— Ты прав, кунак, трудные наступают времена.
— И одному Шиг-Алею с его дворцовым войском не устоять против всей державы, — добавил Даниил.
Князь Шемордан спрыгнул с коня, близко подошёл к Даниилу.
— Ты говоришь неприятные вещи. Поберегись, боярин. Услышит подобное царь, несдобровать тебе. И лучше бы тебе уехать в Москву, пока не поздно. Я от доброты сердечной советую. Ты мне нравишься, боярин. Но твоя прозорливость может тебя погубить. Сильные мира сего не любят прорицателей.
— Я это знаю. У нас на Руси то же самое. Но как не сказать слово правды, если оно во
— Упрямства в вас, русских, больше, чем нужно. Однако помни, что я тебе не буду мешать донести до царя правду. Тебе она, вижу, понятна, а мне пока нет. Кстати, завтра пополудни царь Шиг-Алей ждёт тебя.
— Спасибо. Я приду.
Шемордан лишь кивнул головой, вскочил на своего серого в яблоках аргамака и умчался с базара.
— Как ты думаешь, зачем я понадобился Шиг-Алею? — спросил Даниил Ивана.
— Как пить дать, он хочет узнать, что ты думаешь о нём. Царям всегда важно знать, что думают о них друзья, — улыбнулся Иван.
А Даниилу от этой шутки стало грустно. Царю и впрямь надо будет сказать горькую правду. Очевидно, придворные скрывают от него всё, что происходит в царстве. А в нём не только не угасла жажда делать набеги на русские земли, но и с каждым днём прирастает. Стояло лето, пора, в которую каждый второй казанец садился в седло, сбивался в ватаги, тысячи, тьму [20] и, ведомый родовыми князьями и мурзами, мчал в русскую землю, врывался в селения, в города, грабил, убивал, угонял в полон русичей — и всё это безнаказанно. И вот теперь какой-то астраханский царевич, захвативший трон обманом, заключил с Москвой мир и запретил воинам раз и навсегда набеги на её земли. Он не подумал о том, что две трети мужского населения — это воины, и когда они воюют, то исполняют свой долг перед Аллахом. Убей неверного гяура — и ты герой. На всё это надо было открыть глаза Шиг-Алею, чтобы он понял: ему не время пребывать в безделье, в развлечениях и на охоте, а время собирать под знамёна своих лучших сынов и с их помощью хранить мир и покой в своём царстве. Мысли в голове Даниила роились как пчёлы и требовали, чтобы он открыл лоток, выпустил их на волю, дабы они собрали с цветов земли нектар мира. В какой-то миг Даниилу показалось, что он не вправе идти с этими мыслями к царю. Это вовсе не его дело. Ему поручено другое, что в прямом смысле поможет Русскому государству добиться спокойной жизни на своей земле, защищённой от набегов диких кочевников, татарских орд. Однако, испросив на то волю Всевышнего — других властителей в этот час над Даниилом не было, — он решил положить свою голову на алтарь за украденную невесту, за её погибших от рук ордынцев отца и мать, за сожжённый русский город Козельск. А там... Там будь что будет.
20
Тьма — здесь: десять тысяч.
Так Даниил простоял в размышлениях, пока на базаре вновь не зародилась обычная торговля. Он сказал Пономарю:
— Ну что ж, Ваня, пойдём ещё побродим.
Ни на другой день, ни через день от царя Шиг-Алея никто за Даниилом не приходил. И не было видно ни князя Шемордана, ни Каюма. Просидев два дня в своём покое, Даниил не знал, что Шиг-Алей покинул город и отправился по городам и селениям царства призывать народ к послушанию. Его потрясло побоище на базаре, о котором ему рассказал завсегдатай базара старый мурза Кучан, очевидец всего случившегося. Он служил у царя псарём и ухаживал за его любимой собакой — борзой Региной. Рассказал Кучан с подробностями, да и вывод сделал:
— И всё бы ничего, великий государь, если бы не арские смутьяны. Они звали народ разрушить царский дворец. Они требовали дать волю родичам мурзы Тюрбачи.
Шиг-Алей
Больше двух тысяч арчан, почти одних мужчин, собравшихся на площади, слушали царя, не поднимая на него глаз. А он продолжал увещевать своих подданных, но почувствовал, что его слова, как вода, вылитая на песок, не оставляли следа в душах арчан. Им не терпелось уйти домой, чтобы продолжать точить сабли на неверных.
Царь Шиг-Алей вернулся в Казань на шестой день, да и то по причине донесённого ему слуха о том, что в следующий базарный день в Казани будет ещё более страшное побоище. Едва появившись во дворце, царь собрал своих придворных, всех предводителей войска, поведал им о поездке, о готовящихся в Казани беспорядках и приказал никого в город с оружием не пускать.
— Каждый, кто нарушит мою волю, будет жестоко наказан, — произнёс он.
Вечером того же дня пришёл Каюм. Он был какой-то кислый, рассеянный, буркнул, что хорошо бы выпить крепкой водки. Наконец позвал Даниила:
— Тебя хочет видеть Шиг-Алей. Идём, если готов.
— Как видишь, я подпоясанный, — пошутил Даниил.
Знакомой дорогой кунаки отправились в царские покои.
Вот и поварня, вот длинные сени, лестница на второй ярус. Каюм опять привёл Даниила к малой двери в тронном зале и скрылся за нею. Вышел тотчас.
— Заходи, кунак, — сказал он и открыл перед Даниилом дверь.
Царь Шиг-Алей сидел у стола. Даниил с поклоном застыл У двери.
— Садись, боярин, к столу, поговорим немного. Адашев сел, посмотрел на царя. Лицо его изменилось, за несколько дней он словно постарел.
— Слушаю тебя, царь Шиг-Алей.
— Мне ведомо, что во время бунта на базаре ты был там и всё видел.
— Да, государь, был и всё видел.
— Скажи, что ты думаешь о случившемся.
— Я много думал об этом, царь Шиг-Алей, но тебе о том неприятно будет услышать.
— Говори. Всё стерплю и тебя взглядом не обожгу.
— Спасибо, государь. — Даниил глубоко вздохнул. — Я прежде всего подумал, что это начало большого бунта. И тебе, государь, не удастся одним словом заставить казанцев отказаться от набегов на Русь. На той неделе пробудилась их жажда идти в поход. И она будет нарастать, пока ты не утолишь её. А ежели не утолишь, они попытаются найти другого царя, который повёл бы их на Русь. Такие вот невесёлые мысли пришли мне на ум, пока я стоял на базаре с мирными нитками и иголками.
Царь долго молчал. Он смотрел куда-то поверх головы Даниила. Его глаза были грустны и, как показалось Даниилу, даже увлажнились. Наконец Шиг-Алей тихо произнёс:
— Я не укоряю тебя за правду, мудрый не по годам Адаш, я говорю тебе спасибо, что предупредил. Я и сам убедился, что алчущую жажду не утолить глотком воды. И мне остаётся одно: отказаться от престола, ибо я не сумею погасить бунт воинов, жаждущих крови. А вести за собой орду в набеги на Русь я не могу. Выходит, что такой царь всё равно не нужен орде. Потому прошу тебя, Адаш: завтра же чуть свет поспеши в Москву и передай слово в слово то, что я тебе сказал самому царю или же его любимцу Алексею Адашеву. Я его тоже люблю.