Воин из Киригуа

Кинжалов Ростислав Васильевич

Перед уходом юноша добился разрешения царевны на то, чтобы увеличить свою группу до десяти человек, если он сумеет найти пригодных ему людей среди рабов на строительстве. Для каких целей он собирает их, он не скажет ни участникам, ни кому-нибудь другому даже под пыткой. Вызванному управляющему дочь правителя после отданного приказания сообщила, что она подбирает группу рабов для работы по улучшению старого храма в Йакна, дальнем поселении, принадлежавшем ей по наследству от матери.

Когда Хун-Ахау возвратился в хижину, его друзья уже сидели

около большой миски с горячим варевом и наслаждались едой. Тоненькая, как тростинка, молодая рабыня, присланная из дворца, с почтительным удивлением взирала на усердствовавшего Ах-Миса, а когда он, закончив все, на всякий случай попросил еще, сконфуженно пролепетала, что завтра принесет больше. Это обещание привело добродушного великана в восторг. Доволен был и Шбаламке, два раза сумевший ввернуть девушке, что он не раб, а попавший в плен воин, и получивший от нее почтительный взгляд.

На следующее утро, после завтрака, Хун-Ахау рассказал товарищам, что он попал в услужение к царевне, дочери правителя Тикаля. Она обещала освободить его и его товарищей после того, как они окажут ей некоторые услуги. А для этого всем надо научиться хорошо владеть оружием, которое на днях будет доставлено сюда.

— А она не обманет нас, как уже обманул Экоамак? — спросил Укай, задумчиво грызя веточку.

— Нет, не думаю; я рассказал ей об Экоамаке, и ей это не понравилось. Вот что она подарила в залог своих слов.

Хун-Ахау вытащил из-за пазухи древний топор, с которым он не расставался ни на секунду с той памятной ночи. Несколько минут при восхищенном молчании топор переходил из рук в руки.

Наконец Укан воскликнул:

— Один этот топор стоит трех десятков таких рабов, как мы, кроме Ах-Миса. Поверь мне, Хун-Ахау, уж я знаю толк в подобных вещах! Если царевна дарит вперед такую ценность, то наверное она отпустит нас на свободу после того, как мы выполним ее желание. Я, наверное, скоро умру — болезнь мучит меня, но даже умирать легче свободным! Что нам надо будет делать?

— Сражаться! — кратко сказал Хун-Ахау.

— Сражаться? С кем? — спросил встревоженно Ах-Мис. — Я раб и не хочу сражаться с рабами!

— Нет, Ах-Мис, сражаться мы будем с воинами и знатными людьми, — ответил Хун-Ахау. — Неужели ты думаешь, что я уже все забыл? Ведь я тоже раб!

— Тогда надо учиться, — просто сказал Ах-Мис, — я не был воином и не знаю оружия.

— А что ты скажешь, Шбаламке? — обратился Хун-Ахау к своему названому брату, который сидел все время молча с надутым лицом.

— Что я скажу? — медленно повторил тот. — Сражаться за свободу — великое дело. Будем сражаться и добудем себе свободу! Я воин и научу вас владеть оружием, это нетрудно. Но вот чего я не могу понять… — продолжал Шбаламке недовольно. — Почему царевна выбрала именно тебя? Ведь я значительно красивее тебя? Ну, скажи, пожалуйста, что такого особенного она нашла в тебе? Я и умнее тебя во много раз и настоящий воин, а не земледелец…

Хун-Ахау молча пожал плечами.

—

Не знаю, — сказал он после паузы.

— Наверное, потому, что у тебя в тот день лицо было очень залеплено грязью, — сказал невинным голосом Укан, — и твою красоту нельзя было разглядеть. Иначе царевна Эк-Лоль, конечно, остановилась бы на тебе!

— А ты помнишь, что я в этот день был очень грязный? — обрадованно спросил Шбаламке.

— Помню очень хорошо. Да вот и Ах-Мис тебе подтвердит это, — по-прежнему серьезно сказал Укан.

Послушный Ах-Мис подтвердил, что и было сущей правдой, так как рабы на строительстве ходили грязными каждый день.

Выяснив этот мучавший его самолюбие вопрос, Шбаламке успокоился, а через полчаса окончательно утешился мыслью, что он и Хун-Ахау — братья и, следовательно, все почести, касающиеся одного, в то же время возвышают и другого.

Теперь он горел желанием как можно быстрее получить оружие, показать товарищам свое умение и обучить их.

Укан подошел к Хун-Ахау, закашлялся, выплюнул кровь.

— Царевны обычно не дарят оружия своим рабам, — тихо сказал он, — даже если они умываются каждый день. Это, наверное, дворцовый заговор. Твоя юная владычица жаждет трона?

— Может быть, — неохотно сказал Хун-Ахау.

— Не может быть, а наверное, — возразил ему Укан. — И нас это очень касается. Если она выиграет, мы получим свободу. Если будет неудача…

— Я хочу получить оружие в наши руки — это первое, — сказал Хун-Ахау, — во-вторых, привлечь как можно больше рабов…

— Не делай этого, прошу тебя!

— Почему?

— Ты хочешь завоевать свободу себе и своим друзьям — или всем рабам в Тикале?

— Конечно, всем!

— А ты знаешь, сколько здесь всего рабов? И ты думаешь договориться с каждым и объяснить ему все? Не пройдет и трех дней, как тебя схватят, подвергнут пыткам и казнят, и даже царевна не сможет заступиться за тебя! Кто-нибудь из рабов — среди них есть очень разные люди, не забывай этого — донесет на тебя, и все погибнет. Ах-Кукум рассказывал мне, как ты останавливал их от преждевременных выступлений, когда вы плыли по Усумасинте. Что же ты теперь хочешь повторить их ошибку? Чтобы растолковать твои намерения всем рабам Тикаля, нужны годы, да кроме того, не всякий пойдет за тобой; один — из страха перед наказанием, другой — потому, что он просто не знает иной жизни. Со многими ты договорился во дворце?

— Ни с кем, — огорченно сказал Хун-Ахау, вспоминая наглые лица придворных рабов.

— Вот видишь! — Укан снова закашлялся. — Все это не так просто. Лучше удовольствуйся пока свободой для себя и нас, а дальше будет видно. Но снова прошу тебя, — не гонись за большим числом участников.

— Хорошо, — с усилием сказал Хун-Ахау, — но что будет с остальными?

— Если дела пойдут хорошо, то никому ничего не придется и растолковывать; к нам присоединятся все, ожидающие втайне удобного случая освободиться. Если же будет неудача…