Воин из Киригуа
Шрифт:
Иш-Кук, очевидно знавшая, куда они отправляются, пошла впереди, указывая дорогу. За ней быстрым, но ровным шагом двигались рабы с носилками, а Хун-Ахау и Цуль замыкали шествие.
Было около полуночи. Весь неизмеримый Тикаль, раскинувшийся на огромном пространстве, спал. В мертвой тишине даже легкое шлепанье босых ног носильщиков по цементу дороги казалось громким и необычным. Ветра не было. Холодноватый прозрачный свет луны заливал город. Громадные угольно-черные тени от зданий пересекали белую дорогу, причудливо ломались на стенах противоположных построек. По временам бесшумно проносились летучие мыши.
Идти пришлось недолго. Они вышли на центральную площадь, пересекли ее и остановились у подножья гигантской четырехгранной пирамиды, увенчанной храмом. Широкая у основания, она стремительно суживалась кверху, напоминая своими очертаниями высокую башню. Хун-Ахау подбежал, помог царевне сойти с носилок. Эк-Лоль, посмотрев на Иш-Кук, сказала негромко, как будто боясь нарушить покой священного места:
— Со мной на пирамиду поднимется Хун. Вы останетесь здесь!
По одной из граней пирамиды шла крутая, но широкая лестница без всяких перил. Царевна начала подниматься; за ней, отступая на два шага, послушно следовал юноша. Ступени были высокими, но глубина их очень небольшой, и Хун-Ахау почувствовал, что его пятки повисают в воздухе. Маленькие ножки Эк-Лоль умещались на ступеньках целиком, и она шла быстро и уверенно, а Хун-Ахау, чтобы стоять прочно, пришлось ставить ступни боком.
Лестница бесконечно шла вверх; казалось, ступени никогда не кончатся; на середине пути Хун-Ахау повернул голову и посмотрел назад: далеко внизу виднелись четыре маленькие фигурки с задранными вверх головами; из них юноша смог узнать только Иш-Кук по ее длинной одежде. Какое-то странное чувство потянуло Хун-Ахау вниз; хотелось раскинуть широко руки и, как птица, броситься в раскрывшееся перед ним пространство. Усилием воли юноша заставил себя не смотреть больше вниз, а только на ступени перед собой. Эк-Лоль шла не оборачиваясь и без остановок.
Повеял легкий ветерок, постоянный гость на такой высоте. Сделав усилие, Хун-Ахау догнал царевну и шел теперь вплотную за ней. Он смотрел на ее узкие девичьи плечи, на длинные черные косы, спускавшиеся на спину, на цветы эделена*, приколотые у висков, и чувствовал себя странно свободным и спокойным, как будто все, что мучило его, осталось внизу. Смутно мечталось о чем-то великом и недостижимом. Юноша вспомнил предсказание о своей судьбе, переданное ему отцом, и — давно забытый гость — улыбка чуть тронула его губы. Вместо того чтобы стать великим воином, он оказался рабом царевны Тикаля. Вот цена жреческим предсказаниям! И теперь, приближаясь к обиталищу здешнего бога, Хун-Ахау не чувствовал ни трепета, ни почтения — сердце его было спокойно.
Внезапно лестница окончилась, и они ступили на плоскую вершину пирамиды. Посередине ее было расположено массивное основание святилища; узкая лестница вела к его входу, черневшему глубокой расщелиной среди высоких белых стен. На плоской крыше храма был воздвигнут гребень — вертикальная стена с огромной маской божества, безучастно смотревшей вдаль.
— Оставайся здесь! — приказала царевна.
Эк-Лоль поднялась по лестнице ко входу в святилище и исчезла в нем. Наступила тишина. Хун-Ахау повернулся, подошел к краю площадки и невольно остановился.
Внизу, под ним, застывшими волнами ниспадали, постепенно расширяясь, уступы пирамиды. Белая штукатурка их площадок тускло поблескивала в лунном сиянии. На другой стороне площади высился второй гигант, почти такой же высоты, как и тот, на котором он находился. А вокруг на все доступное взору пространство лежал заснувший Тикаль — причудливое смешение белых стен, черных теней и небольших островков зелени. Кое-где высоко поднимались стройные пирамиды храмов. Прямыми, как копья, белыми ручейками разбегались дороги, пересекая местами темные лощины, казавшиеся сейчас таинственными и большими. Серебрилась мелкой рыбьей чешуей гладь водоемов. А над всем этим торжественно плыла на черном бархатном небе полная холодная луна.
Захваченный необычайным и пленительным зрелищем, Хун-Ахау стоял, позабыв обо всем. Не заметил он и вышедшую из храма царевну, которая бесшумно приблизилась к нему. Легкое прикосновение ее руки вывело юношу из оцепенения. Тонкий, волнующий, чуть горьковатый запах цветов эделена шел от девушки.
— Теперь ты понял все величие Тикаля, Хун? — спросила его Эк-Лоль ласковым голосом.
— Да, владычица, — отозвался смущенный юноша. Ему было неприятно, что царевна застала его врасплох, у края пирамиды, в то время как примерный слуга, вроде Цуля, увидел бы ее еще в дверях храма.
— Да, владычица, — передразнила она его жалобным голосом. Глаза ее смеялись. — Почему ты так несмел в своих речах, Хун? Ты же храбрый юноша. Разве ты боишься меня?
— Нет, владычица, — еще более смущенно сказал Хун-Ахау, — я почитаю тебя, но не боюсь.
Эк-Лоль на минуту задумалась. Потом, подойдя к самому краю, она спросила:
— Скажи, Хун, ты бросился бы отсюда вниз, если бы я приказала тебе?
— Да, — сказал Хун-Ахау. Смущение его постепенно исчезало.
— И почему ты сделал бы это? — спросила она, улыбаясь.
Юноша ответил не сразу. А потом, словно решившись, глухо проговорил:
— Мне надоело рабство, владычица, пусть лучше будет смерть!
— Разве тебе плохо у меня, и ты чувствуешь себя пленником? — удивилась Эк-Лоль. Брови ее сошлись, между ними появилась маленькая морщинка. — Тебе дают мало пищи, или кто-нибудь из моих слуг обижает тебя?
— Я всегда сыт, и меня никто не обижает. Но лучше голодать свободным у себя на родине, чем быть рабом даже в Тикале, даже у тебя, владычица!
Эти слова невольно вырвались у Хун-Ахау, но сказав их, он встревожился и в первый раз решился посмотреть в лицо царевне, ища на нем признаков гнева. Но оно оставалось задумчивым и спокойным.
— И без свободы ты никогда не будешь счастлив? — наконец спросила она.
— Да, владычица, но не только без моей свободы, но и свободы моих друзей. Если буду свободен я, а они останутся рабами, я не буду счастлив.
— А кто же эти друзья? — быстро спросила царевна. — Иш-Кук, Цуль?