Воин из Киригуа
Шрифт:
— Кроме того, я сын младшей жены и потомок правителей йашха по женской линии, — с горьким смехом прервал жреца Кантуль. — Можешь не убеждать меня больше! Скажи только: почему в твоей многоопытной голове явилась мысль о такой возможности?
«Решающий удар», — про себя отметил Ах-Каок, глядя на мечущегося царевича. Вслух он тем же ласковым голосом сказал:
— Верховный жрец как-то после беседы с царевной сказал мне: «Вот кто был бы великой правительницей. Эк-Лоль затмит славу Покоб-Иш-Балам, если достигнет трона». Поэтому, владыка, не приписывай мне мыслей моего всемогущего покровителя, они зародились в его голове!
— А! Верховный жрец поддерживает ее! — воскликнул вне себя Кантуль. — Я уже подозревал это!
— Это не удивительно, царевич! Разве твои учителя не поведали тебе в детстве историю рода твоей матери? В нем некогда были могучие властители, опиравшиеся на людей йаки и поклонявшиеся их богам. В честь их были даже воздвигнуты стелы, теперь захороненные в глубинах храмов. Конечно, верховный жрец боится, чтобы потомок еретиков не возродил в Тикале почитание чужих божеств…
— А при чем здесь Эк-Лоль? — спросил Кантуль.
— Царевна очень благочестива, она чтит родных богов, и поэтому мой повелитель благосклонен к ней, — отвечал Ах-Каок. — Вчера прислужница царевны Иш-Кук рассказала мне, что Эк-Лоль на днях совершала восхождение в храм Покоб-Иш-Балам, а после молитвы в нем долго разговаривала со своим новым рабом Хуном. На другой день он исчез — очевидно, его послали куда-то с тайным поручением. Вот все, что я знаю.
Царевич уже успел несколько оправиться от услышанного и собраться с духом.
— Хорошо, — сказал он, усаживаясь снова на сиденье, — благодарю тебя, почтенный Ах-Каок, за то, что так заботливо относишься к моим интересам. Чтобы показать, что и я забочусь о твоих, обещаю тебе следующее…
Он наклонился вперед и, глядя в лицо жреца, со скрытым злорадством медленно закончил:
— Похороны верховного жреца состоятся через луну, его место займешь ты — об этом позабочусь я! О том, что будет предшествовать его похоронам, — позаботишься ты!
Кантуль откинулся назад, не отрывая взгляда от передернувшегося лица Ах-Каока. Одно мгновение тот колебался — он не ожидал такой откровенности и ясного понимания его игры, — но затем поклонился и уже не таким звонким голосом сказал:
— Благодарю тебя, милостивый владыка. Все будет исполнено, как ты приказал.
Несколько минут прошло в тягостном молчании. Затем царевич-наследник сказал;
— Надо будет узнать, куда отправился новый раб сестры, — это заинтересовало меня. Вряд ли она могла доверить этому чужеземцу что-нибудь важное, но проверить все же следует. Поддерживать Эк-Лоль может только верховный жрец — это будет недолго, новый будет за меня — не так ли, Ах-Каок? Ах-Печа и Ах-Меш-Кука надо столкнуть между собой — об этом позаботишься ты! Накона надо будет переманить на нашу сторону — для этого кое-что у меня есть. Так, теперь стало яснее! Благодарю тебя, почтенный Ах-Каок, за твои мудрые советы относительно моего здоровья, — продолжал он уже громким голосом, хлопнув в ладоши, — я непременно ими воспользуюсь. До свидания!
— Будь здрав и счастлив, владыка, — сказал жрец, — я выполню все, что было приказано тобою!
С затаенной усмешкой Кантуль смотрел в спину удалявшегося горбуна.
«Он нужен мне как первая ступенька, — подумал он. — Но напрасно он рассчитывает на то, что я буду покорной игрушкой в его руках. И яда ты не успеешь мне поднести, мудрый Ах-Каок! Не пройдет и двух лун после моего воцарения, как ты свалишься с вершины пирамиды, случайно оступившись. Ты слишком много знаешь — этого одного достаточно для твоей смерти. Но до нее ты поработаешь еще — не для себя, как ты надеешься, а для меня».
В комнату вошли придворные царевича.
Глава четырнадцатая
В СТАРОЙ ХИЖИНЕ
Они были бедны, они не владели ничем, но они были людьми, дивными по своей природе.
Хун-Ахау много раз мечтал о радости, которую он испытает, встретившись с друзьями. Но эта радость оказалась омраченной услышанными им горькими вестями.
Умер, раздавленный упавшим камнем, Ах-Кукум — единственный в Тикале человек из его родных мест. Его похоронили две недели назад. Укан глухо кашлял, выплевывая кровь. «Демон засел во мне, — хрипло прошептал он, стараясь улыбнуться, — с тех пор как надсмотрщик ударил меня палкой по спине. Я почувствовал, что внутри у меня что-то разорвалось после этого удара, и вот в эту дырку вошел злой дух. Ни ночью, ни днем не дает он мне покоя…»
Хун-Ахау видел, что дни Укана сочтены. Только Шбаламке и великан Ах-Мис были здоровы, но и они выглядели страшно истощенными.
Когда Хун-Ахау в сопровождении управляющего царевны появился на строительстве храма, ни надсмотрщик, ни его друзья не узнали в этом высоком, чистом, хорошо одетом юноше прежнего раба. Только тогда, когда все отобранные им люди были отведены в хижину, где Хун-Ахау провел свою первую ночь в Тикале, и управляющий удалился, недоразумение рассеялось, и товарищи горячо обняли друг друга. Здесь Хун-Ахау узнал и о печальной судьбе Ах-Кукума.
Хун-Ахау не спешил посвящать друзей в доверенную ему тайну. На все расспросы он кратко отвечал, что ему удалось выхлопотать своим друзьям месяц отдыха, после чего у них будет другая работа. Этот месяц он проведет с ними, и поэтому у них еще будет время, чтобы подробно и спокойно рассказать друг другу все.
Сообщив надсмотрщику, что с этого дня выделенные им люди поступают в распоряжение царевны, юноша поспешил во дворец, к Эк-Лоль. Он рассказал ей, в каком состоянии нашел своих друзей, и горячо просил об оружии и пище — две вещи, без которых они останутся беспомощными. О втором царевна распорядилась сразу же, а оружие обещала прислать дня через два. «Пусть твои друзья побольше упражняются, — сказала она, — чтобы в нужный момент суметь прикрыть тебя: ты мне нужен живым. Когда наступит решительный час, я извещу тебя через Цуля. А теперь ступай, мы увидимся снова только перед нападением».