Воин из Киригуа
Шрифт:
Когда на площадке воцарилось относительное спокойствие, горбун, стоявший с низко опущенной головой, поднял ее и пристально посмотрел на мертвеца. Жрецы перестали петь.
— Иди с миром в область владыки мертвых, о верховный жрец, великий Ах-Кин-Маи, — громким голосом торжественно произнес Ах-Каок и сделал нарочитую паузу.
Царевна побледнела, Кантуль злобно стиснул зубы и метнул на горбуна испепеляющий взгляд, в толпе знати недоуменно зашептались.
— Я знаю, — продолжал новый верховный жрец, — что ты при жизни носил другое имя. Но теперь, когда ты далек от нас и никто не может обвинить меня, твоего верного слугу, в лести, я говорю громко, перед лицом всех: да, ты был новым Ах-Кин-Маи, и твоею святостью и мудростью держался светоч мира, наш славный Тикаль.
Теперь речь горбуна лилась плавно и безостановочно. Он восхвалял усопшего по всем правилам заупокойного обряда.
Удивленные необычным началом речи представители знати теперь успокоились, и только в сердцах Кантуля и Эк-Лоль бушевала буря. Злой намек Ах-Каока коснулся самого больного места и брата и сестры. Оба бледные, с опущенными глазами, они, казалось, внимательно слушали похвалы покойному, но мысли их в действительности были далеко отсюда.
Наконец речь верховного жреца была закончена, и наступил последний этап обряда. Труп надлежало облечь в украшения, спустить вниз в склеп и замуровать. По обычаю нефритовую маску на лицо покойного возлагал либо самый близкий к умершему человек, либо наиболее знатный из присутствующих. После заключительного возгласа Ах-Каока: «Получи же теперь маску вечной жизни» — Эк-Лоль протянула руки к жрецу, чтобы взять маску, но перед ней неожиданно вырос брат с искаженным от гнева лицом.
— Уйди! — прошипел он. — Прочь! Я возложу маску!
Эк-Лоль гордо выпрямилась.
— Почему ты? — гневно спросила она. — Я должна сделать это. Отойди!
Услышав эти слова, собравшиеся отхлынули к другому краю площадки. Положение становилось слишком напряженным, и никто не хотел оказаться свидетелем щекотливого разговора двух детей властителя Тикаля.
Кантуль был вне себя. Его трясло от бешенства.
— Ты женщина, тебе не подобает вообще быть здесь, — заявил он. — Уйди прочь отсюда!
— Мне, старшей дочери правителя, уйти из храма Покоб-Иш-Балам? — презрительно произнесла Эк-Лоль. — Ты действительно потерял рассудок, Кантуль!
Говоря это, сестра наступала на брата, а тот медленно пятился. Они уже были у самого края площадки. И вдруг обезумевший от злобы Кантуль с криком: «Прочь!» — сильно ударил Эк-Лоль в грудь. Слабый вскрик — скорее удивления, чем ужаса — вырвался у царевны. Какую-то неуловимую долю мгновения тело ее балансировало на краю уступа, руки судорожно хватались за воздух. Она не удержалась на ногах, скатилась с уступа, с силой ударилась о выступ следующего этажа и… рухнула вниз.
Так умерла царевна Эк-Лоль из рода Челей.
Многоголосый вопль вырвался из груди стоявших на вершине пирамиды. Нелепость происшедшего и невозвратимость потери не вмещались в сознание. В последовавшем затем всеобщем смятении, когда людской водоворот забурлил на площадке — все стремились протиснуться к краю, — никто не заметил, как Ах-Каок, дернув за руку убийцу, незаметно исчез с ним. Предсказание Вукуб-Тихаша оправдалось: все парадные пышные одеяния оказались перемятыми и поломанными. Но кто мог сейчас думать о таких пустяках, как внешний вид!
Здесь же, около так и оставшегося непогребенным тела верховного жреца, состоялся совет, в котором приняли участие Ах-Меш-Кук, Ах-Печ, након и незаметно вернувшийся Ах-Каок. Было решено немедленно сообщить о случившемся правителю; выбор пал на Ах-Меш-Кука. С лихорадочной быстротой заторопились все вниз, чтобы сопровождать к дворцу вестника горького события. На чей-то вопрос о Кантуле горбун ответил, что он видел, как тот прыгнул за сестрой вниз. И хотя этого не было, сразу же нашлись десятки очевидцев, в ярких красках расписывавших самоубийство наследника.
Изуродованное тело царевны было поднято у подножия пирамиды и отнесено прислужницами во дворец. Толпа народа, стоявшая внизу, испуганно рассеялась…
Как только около храма Покоб-Иш-Балам наступило обычное безлюдие, Ах-Каок, оставшийся на вершине, спустился в склеп и вывел оттуда прятавшегося там Кантуля. Убийца был переодет в одежду младшего жреца. Достойная пара спустилась с пирамиды и исчезла. На вершине остался только забытый всеми труп верховного жреца, пристально смотревший безжизненными глазами в яркое синее небо.
Глава семнадцатая
ВОССТАНИЕ
Послезавтра они убьют тебя! Все они придут, чтобы уничтожить тебя, чтобы убить людей в городе, в который они проникнут. Поистине страшно видеть, как они идут. Их не восемь тысяч, не шестнадцать тысяч человек. Их больше!
Изношенное сердце правителя Тикаля не выдержало страшной вести о нелепой смерти любимой дочери. Ему даже не успели рассказать о самоубийстве царевича Кантуля. Глухо застонав, он свалился на руки окружавших его придворных, и через полчаса старого властителя не стало.
Спешно был созван совет знатных родов, который после долгих прений постановил (основываясь на достигнутой раньше тайной договоренности): временным правителем Тикаля — до совершения официальной коронации — считать владыку Ах-Меш-Кука; его наследником и преемником, ахау-ах-камха — владыку Ах-Печа. Были удовлетворены (хотя и не без споров) и притязания и пожелания других членов совета. По всем улицам Тикаля помчались быстроногие и звонкоголосые глашатаи, возвещавшие о смерти правителя и воцарении Ах-Меш-Кука.
Дел у совета оказалось немало. Ах-Каоку, впервые присутствовавшему на таком блестящем собрании, было поручено довести до конца похороны верховного жреца и позаботиться о погребении царевны Эк-Лоль. По предложению Ах-Печа ее решили захоронить в том же храме Покоб-Иш-Балам, в одном склепе с верховным жрецом. Ах-Меш-Куку предстояла более трудная задача — устроить торжественные похороны правителя, но он и был заинтересован в этом больше других: только после этой церемонии могло состояться его возведение на престол Тикаля.