Воин света
Шрифт:
— Ладно…
Он засовывает руки в карманы и не торопясь идёт к своей тачке.
— Грузите, грузите! — бросаю я своим орлам.
— А как двоих-то? — недоумевает Виктор. — Одного в салон что ли брать?
— Витёк, — подкалывает его Алик. — Тебе товарищ рядовой внеочередное воинское звание присвоил, а ты сообразить не можешь. А ещё майор, тоже мне.
Все ржут. Все кроме наших трофеев.
— Вот этого инвалида, — показываю я рукой на чувака, которому рубанул по кадыку, — отдельно, в рамках курортно-санаторного обслуживания. А этих двоих запихивайте, трамбуйте и запрессовывайте. Лишь бы крышка закрылась. Доедут. Нам их сохранность, в принципе,
— Э-э-э! — расширяется тот, который Давид. — Ты чё несёшь, мент?!
Виктор тут же переключает его внимание совсем на другие проблемы, вгоняя напряжённую, сжатую ладонь прямо в солнечное сплетенье и заставляя задыхаться от боли и ужаса.
— Вам конец, в натуре! — расширяется Давид. — Вы знаете, на кого…
— Знаем, — усмехаюсь я, не давая ему договорить. — Мы-то всё знаем, даже то, о чём ты и догадаться не в состоянии. Попали вы, петрушки, по самые помидоры.
— Чё?
— Не слыхал такое выражение? Ну, ещё бы. Полезай, давай!
Витёк с парнями запихивают упырей и кое-как закрывают багажник.
— Пушка у них была, — говорит Мартын из второй тачки, из усиления моей охраны. — «Макар». Кастет и три клинка. Куда это?
А в поезде мелькали две колоды и нож,
Шмат сала, водка, голое колено…
— Пока с собой берём, а там посмотрим. Утилизируем.
Нам стволы с историей точно не нужны. Дефицита оружия мы не испытываем.
Мы едем в Дьяково. Без Джона и без Цвета. Дежурные уже ожидают нашего приезда. Выволакиваем бандосов из багажников и ведём по камерам. У нас их как раз три.
Сегодня никаких разговоров я не планирую. Размещаем пассажиров по каютам, всех по одному и отчаливаем. На душе прямо как-то легче становится. Разрядился, подрался немножко, выпустил стрессняк наружу, типа, как раньше кровь пускали. И пиявок накормил, и сам оздоровился. Вот и славно, трам-пам-пам…
Утро красит нежным светом стены древнего Кремля. Просыпается при этом вся советская земля…
У кого-то утро начинается с нежного света, а у кого-то с совсем не нежного Андропова. Мы обсуждаем, то что уже много раз обсуждали, но иногда всплывает что-то новое.
— Значит, Доренко — это пародия на свободу слова, ты считаешь? — задумчиво спрашивает он, просматривая свои заметки.
— А у нас всё пародия на свободу слова. Работа по оплаченными целям — это, на мой взгляд, заказ, а не свобода.
— Но он же мог о них говорить всё что угодно, правильно?
— В рамках поливания грязью да, всё что угодно. Я, кстати, за свободу слова, просто тогда был переходный момент, и аморальные личности, захватившие власть, не видели ничего предосудительного именно в такой трактовке «свободы». По большому счёту, это вопрос этики, культуры и больших денег. Со временем такие практики ушли или трансформировались в более удобоваримые формы. Но этот период всеобщего растления и пробивающегося наружу подземного жара хотелось бы, по возможности, избежать. Революция всегда ужасна, мне кажется.
Они бросает на меня такой взгляд… истинный тираннозавр Рекс. Блин, зря я так про революцию. Нет у революции начала, нет у революции конца… Они же без неё жить не могут, революционеры хреновы…
Злобин присутствует при этом разговоре, но мысли его заняты чем-то другим. Если и будущим, то явно не тем, о котором я говорю. Да он всё это уже слышал
— Ладно, — говорит председатель и кладёт на стол ручку.
«Монблан», между прочим, буржуйская.
— На сегодня хватит. Продолжим завтра. Поговорим о Березовском и об… э-э-э… Абрамовиче. А послезавтра о Ходорковском.
Он сверяется со своими записками и кивает, подтверждая только что сказанное.
— Вот что, Егор, — хмурится Андропов. — Хочу вернуться к твоей битве с уголовным элементом. Понимаю, как человек переживший бандитизм девяностых, ты хочешь подрубить гидру на корню. Я тебе скажу, тоже знаю, что такое бандитизм. В послевоенные годы, знаешь ли, сладко не было. Жизнь не такая была, как сейчас, совсем не такая. Мы оттуда, из тёмных послевоенных времён, когда о достатке никто и не помышлял, смогли сделать огромный шаг, настоящий прыжок, для того, чтобы оказаться вот здесь, в сегодняшней точке процветания и благоденствия, и я бы даже не побоялся сказать, всенародного счастья. Всем было нелегко, но мы, сплотившись вокруг коммунистической идеи, смогли преодолеть невероятные трудности. И сейчас преодолеем. Мы не будем поклоняться золотому тельцу, не позволим диктовать всё исключительно наживе. Снова сплотимся вокруг партии и построим развитое, образованное, свободное и счастливое общество завтрашнего дня. И с преступностью покончим всем миром, опираясь на советские законы. Революцию надо делать с чистыми руками, а преобразования к лучшему — тем более.
Ну ладно, давайте, пробуйте, даже интересно, что получится. Если что, ещё жизнь дадут, как в игре. А может, и не дадут, но попав единожды в этот реинкарнационный хоровод, начинаешь допускаеть, что слова «безвозвратно» не существует и невольно поглядываешь на происходящее, как на игру. Совсем немного, но как на игру.
Я, к счастью, никогда игроком не был, в смысле во все эти компьютерные бродилки и стрелялки не рубился, хотя на работе попадались такие странные индивиды. Но, даже если это всё и игра, начинать с нуля и снова проходить первые уровни мне как-то не очень хочется. Так себе перспектива. Лучше уж жизнь вечная, чем вечный день сурка…
— Ну что, Егор, — говорит Злобин…
Выглядит он пасмурно, похоже, не клеится какое-то дело, не складывается пасьянс.
— Не знаю я, продолжает он, как к генеральному прокурору подкатывать. Не знаю… Боюсь, нужно привлекать дедулю твоего названного…
— Блин…
— Чего?
— Дедуле-то надо придумать, что сказать. Надо легенду какую-то. Он же если будет с Рекунковым обсуждать это дело, тот ведь начнёт фактами сыпать…
— Сказать можно, что дедулин старый дружок с глузду съехал, поплыл разумом. Копает со страшной силой под Медунова, боится, что тот начнёт на престол претендовать. Вернее, не просто претендовать, а собственно, возьмёт да и оттеснит Устиныча. А тому больше жизни хочется на троне посидеть и шапку примерить. Мономаха. Медунов подтвердит, что тот измышляет всякие подлянки.
— Подставы, — киваю я.
— Подставы и составы, — разводит руками Де Ниро. — Составы преступлений.
— Да, можно попробовать.
— Да тут не пробовать надо, а срочно предпринимать действия. А то твой тесть и подруга твоя лишатся на казённом обеспечении здоровья, сил и юношеского задора.
— Согласен, — киваю я, представляя, как Гена томится в переполненной тюремной камере вместе с блатными.
Б-р-р-р…
— Ну, а раз согласен, у меня имеется ещё кое-что, тоже ожидающее твоего согласия. Скоро Ева приедет. По зерну будем с ней решать?