Воин. Возвращение
Шрифт:
'Подожди, Влад, — впервые за все время нашего общения в голосе vipа звучала требовательность. — Прикажи ему присесть раз десять…'
'Зачем?'
'Если по ним только 'прахом' ударили, то… Но я убедиться должен. И за руки его возьми…'
'Понял!'
— Ты как, Свист, совсем плох или раз десять присесть все-таки сумеешь?
Парень удивленно вскинул взгляд, задержал его на мгновение на моем, надеюсь, невозмутимом лице и, вроде, что-то понял для себя. Потому как побледнел неимоверно, и ответил чуть заикаясь.
— Смогу, н-наверно…
— Тогда, давай сюда лапы и начинай приседать.
Я шагнул ближе, взял в ладони, вздрогнувшие при соприкосновении, пальцы парня и повторил.
— Чего ждешь, боец?
Свист стал приседать. Первые два-три неуверенно, надсадно, с хрипом втягивая воздух, словно после десятикилометрового марш-броска. А потом — задышал ровнее. Обильно проступившие вначале на его лице крупные капли пота исчезли, уступив место здоровому румянцу. Зато плохеть стало мне.
'Эй, вы чего творите? — забеспокоился я такой сменой ощущений. — Хотите вместо одного здорового и одного калеки двух подранков сделать?'.
'Не волнуйся, Влад, — уверенно ответил Эммануил. — Все будет отлично. Это действительно только 'прах'. Вернее — его эхо. Тебе с часик придется помучаться, как с сильного похмелья, зато бойца себе в лучшем виде восстановишь. Настоящего 'боевого кота!' Еще чуть-чуть потерпи… Молочка парного попроси и меду… лучше гречневого. Но и липовый сойдет… Все. Отпускай!'
Команда была отдана так категорично, что я разжал пальцы раньше, чем осознал. И, не удержавшись, на подкосившихся ногах, тяжело рухнул на землю. Выздоровевший Свист едва успел меня подхватить.
— Это ж как? — он глядел на меня восторженно и влюбленно. — Это ж невозможно. Мне же говорили…
— Вот и ты говори, — вспомнил я не совсем кстати старый анекдот о восьмидесятилетнем старике, который просил сексопатолога вернуть ему эрекцию, на том основании, что его девяностолетний друг говорит: что у него до сих пор стоит. Ответ врача я как раз и повторил Свисту. — Молока бы мне… и меду…
— Сейчас, командир! Сейчас! — исцеленный боец с легкостью подхватил мои сто килограмм на руки и, провожаемый изумленным взглядом всех остальных, бегом помчался в деревню. — Сейчас… Все будет… И мед, и молоко, и все что хочешь… Родной ты мой…
По всей вероятности, столь нежные комплименты из уст мужчины, оказались для моего утомленного тела и сознания запредельной нагрузкой. А потому я благополучно скользнул в беспамятство.
Мудрецы в шутку утверждают, что женщины счастливее мужчин, потому, что чаще видят звезды. Изречение скорее пошлое, чем умное, но рациональное зерно в нем содержится. Именно там — в сверкающей звездами, невообразимой дали — определяется судьба не только отдельных людей, но и всего человечества. И очень даже возможно, что милость богов могла быть гораздо щедрее, а — козни куда милосерднее, если б небожители постоянно ощущали на себе наш изучающий и пристальный взгляд.
Вот и сейчас, там — куда, как многие верят, отправляются праведные души, в месте — где нет ни зла, ни насилия, где не имеет физического измерения время и едино пространство… Одним словом, где-то в Обители Богов — происходят события, в результате которых, как надеются те же мудрецы, должна родиться истина. Хотя, скептически настроенные и отягощенные жизненным опытом предыдущих поколений, историки доказывают, что более вероятным итогом окажется — драка. А что? Боги созданы по нашему образу и подобию, а значит — ничто человеческое им не чуждо.
В комнате, до мелочей повторявшую своим видом традиционную горницу в типовом охотничьем домике (если не обращать внимания на то, что дальние стены и потолок исчезают в пространстве), в удобном мягком кресле, своими габаритами вплотную приближающемся к семейству диванов, придвинув ноги к решётке камина, сидел осанистый, крупный господин. Того расплывчатого возраста, когда с первого взгляда ясно, что мужчине уже далеко за пятьдесят, но, как не приглядывайся — определить насколько далеко, практически нереально. Слишком много противоречий вызывал его облик. Всё ещё пышная, но совершенно седая шевелюра указывала на вполне почтенный возраст, но — аккуратно подстриженные, густые рыжеватые усы и короткая борода сразу отнимали у этой цифры пяток-другой лет. Печальные и умные глаза говорили о большом жизненном опыте, зато рельефа упругих мышц, отчетливо бугрившихся под свободной рубахой, не постыдился бы и молодой атлет.
Из-под прикрытых век господин неотрывно глядел на весело играющий огонь в камине и внимательно слушал своего собеседника.
В отличие от него, второй мужчина выглядел молодо. Высокий, худощавый. Даже слишком… Но, это не была худоба человека, изможденного болезнью или телесной немощью, благоприобретенной с годами длительного освоения перечня проб и ошибок предков, именуемого наукой, а скорее — изящество танцовщика или легкоатлета. А длинные тёмные волосы придавали его бледному лицу черты благородного аскетизма.
— Извини, отец, но я не понимаю тебя, — горячился он. — Сколько тысячелетий прошло с тех пор, как им, буквально на пальцах, объяснили: что и как нужно делать, чтобы достичь необходимого результата — и каков итог? — Он красноречиво развел руками. — За это время люди научились летать в космос, опускаться на дно океана, убивать миллионами себе подобных, а в ожидаемом направлении не продвинулись даже на шаг. Больше того — сегодня человечество оказалось значительно дальше от, зафиксированной лично мною, исходной точки. Ты понимаешь, отец, что это значит? Развитие людей движется по отрицательному вектору! А вы с дедом спокойно созерцаете эту картину всеобщей деградации и морального разложения и ничего не предпринимаете. Извини, но я с вами не согласен… — молодой мужчина сделал быстрое движение рукой и вынул из воздуха полный фужер, к которому тотчас припал губами. — Еще раз прошу прощения, но такое бездействие преступно! Мы не вправе рисковать всем Мирозданием, потакая прихотям всего лишь одного из видов. Пусть и разумного…
— Наверно… — седой мужчина, именуемый отцом, отвечал медленно, будто каждое слово он сперва взвешивал, рассматривал со всех сторон, и только окончательно оценив, нехотя отпускал на волю. — Ты молод, а, следовательно — логичен, безапелляционен и… прав. Но, как всякое совершенство, Эммануил, твоя речь не имеет ничего общего с реальной жизнью. Знаешь в чем различие между умом и мудростью?
Сын удивленно приподнял брови.
— А разве это не синонимы?
Отец слегка улыбнулся.