Воин
Шрифт:
Слушая спокойное дыхание своих товарищей, Конвей наблюдал за струйками дыма, танцующими в отблесках костра. Они поднимались, время от времени сталкиваясь, иногда смешивались, иногда разделялись и, наконец, исчезали в темноте ночи.
Существовала более серьезная причина для беспокойства, чем звери или даже наконечник стрелы. Леклерка беспокоил реактор. В общем споре о том, каков будет следующий шаг, он не принимал никакого участия, только повторял, что во всем согласен с Фолконером. Леклерк был постоянно занят: сверял показания, крутил ручки, снова сверял показания. В ответ на просьбы объяснить, что происходит, он только качал головой, невнятно бормоча, что
Фолконер немедленно приказал начать сборы в дорогу. Споры вспыхнули с новой силой.
Останься они возле пещеры, у них было бы все, необходимое для жизни, но не для создания нового мира. Источник поблизости снабжал водой, а в долине полно было дичи и рыбы. Они могли больше узнать о заготовке съедобных растений. Это было достаточно для выживания, но и только.
Остаться на прежнем месте было бы не решением проблемы. Такой выбор создал бы больше вопросов, чем дал ответов. Он подразумевал создание сообщества, в котором требовалось установить новые социальные правила и нормы поведения.
Из всех женщин лишь Мэг Маццоли уже не могла иметь детей, и именно она восставала против самых сильных аргументов в пользу того, чтобы остаться. Конвей заметил, что только одна Мэг могла спокойно смотреть в глаза мужчинам. У нее было меньше всего причин говорить, но Мэг могла сосредоточиться на споре, не попадаясь в ловушку невысказанных соображений физиологической природы, что делало ее лучшим оратором, выступавшим в поддержку поисков.
— Мы пришли из развитого мира, — просто говорила она, — и кто бы здесь ни жил, они нуждаются в нас.
— Нуждаются в чем? — раздраженно спрашивал Кароли. — Что мы можем предложить людям, которые пользуются луком и стрелами? Вы хотите им о телевизоре рассказать? О компьютерах?
Неожиданно в ее глазах загорелся огонь, не замеченная прежде сила воли.
— Мы имеем понятие о гигиене. Знаем чтение и письмо. Кое-что смыслим в первой помощи. А геометрия, химия? Мы умнее, чем вы думаете, мистер Кароли, и это будет стыд и срам, если мы будем сидеть тут, делая вид, что довольны жизнью.
Фолконер зааплодировал, вызвав у Мэг улыбку. Но ее лицо мгновенно опять потеряло всякое выражение. С растущим отчаянием собеседники смотрели, как она ускользает в свою вежливую недосягаемость. Все неловко переглянулись, не зная, как реагировать на слова человека, настолько оторванного от реальности.
Под конец этой ночи, когда луна превратила окружающие деревья в черные колонны, они заготовили дрова для костра и отправились спать.
В эту ночь, как и в прошлую, Конвей не находил себе покоя.
Как можно тише выбравшись из спального мешка, он отправился к костру, где несла свою вахту Сью Анспач. Она была настороже и услыхала его шаги издалека. Выслушав его комплимент, Сью протянула ему нарочито трясущуюся руку, состроив при этом ужасную гримасу. Оба рассмеялись. Необходимость соблюдать тишину создала между ними особую атмосферу, Конвей чувствовал себя немного скованно и в то же время легко. Обычно спокойное лицо Анспач сейчас тоже, как показалось Конвею, оживилось. Он спросил, не сменить ли ее на посту, ведь нет никакого смысла не спать двоим.
В ответ женщина энергично покачала головой. Заинтригованный Мэтт спросил,
— А ты не будешь смеяться?
— Конечно, нет. А в чем дело?
Она пошевелила угли и поплотнее запахнула куртку, собираясь с силами.
— Я из очень богатой семьи. Я никогда не спала нигде, кроме как дома или в отеле. Дома мы всегда ели цыпленка ножом и вилкой, представляешь? Когда мои родители умерли, я продолжала вести точно такую же жизнь. — Она поднялась на ноги и взглянула на него сверху вниз. В свете костра линии вокруг ее рта углубились, глаза утонули в глазницах. — Дженет — мой самый близкий друг. Она совершила достойный поступок, когда помогла Джонсу. Мне бы хотелось жить для нее, для всех вас, но я боюсь того, что нас ждет. И еще больше боюсь сделать какую-нибудь глупость, из-за которой кто-нибудь пострадает. Или обнаружить, что я трусиха.
— Мы все чувствуем то же самое, Сью.
Она покачала головой.
— Ты уже приспособился. А мне это вряд ли удастся.
— Тогда представь, что это так. — Она нахмурилась, не понимая его слов. Конвей продолжил: — Побольше энтузиазма. Заставь остальных поверить, что ты не боишься. Кто знает — быть может, ты убедишь в этом и себя.
— Ты тоже так делаешь? Ни разу не видела, чтобы ты боялся.
— Хочешь сказать, что я не трясусь постоянно от страха, так? — Он рассмеялся, когда Сью, запинаясь и путаясь, попыталась объяснить, что не то хотела сказать. В конце концов она тоже поняла юмор ситуации и улыбнулась. Конвей продолжил: — Вы с Дженет не очень приспособлены к такой жизни, но вы обе — умные женщины. Не лишайте нас вашей помощи, не запугивайте себя до полного паралича. Поверьте, все будет отлично.
— Спасибо, что объяснил мне это.
— Я собираюсь пойти к той полянке, посмотреть на звезды. Не хочешь составить мне компанию?
— А можно? Полковник сказал, что мой пост здесь.
— Он разве прибил тебя гвоздями? — Конвей был более резок, чем следовало, и это только усилило раздражение, вызванное ее стремлением к абсолютному повиновению. Он отвернулся.
Вдалеке от костра было прохладно, и они оба съежились на ветру. Помолчав, Анспач прошептала, что звезды так близко, будто смотришь в телескоп. Конвей согласился; прислонившись к дереву, он наслаждался чувством разделенного одиночества.
Вдруг он услыхал какой-то звук, будто у Сью перехватило дыхание. Обернувшись и заглянув ей в лицо, Мэтт увидел на ее щеках мокрые следы.
— Эй, я думал, мы уже все выяснили.
Она выдавила улыбку.
— Я вспомнила картину. На ней был Лувр, уничтоженный во время революции. Люди делали из картин навесы, разжигали ими дрова. Все это исчезло — картины, дворец, все. О Боже. Подумай, Мэтт, — статуя Свободы, Вестминстерское аббатство, Империал-Палас… Мы потеряли больше, чем просто людей, больше, чем цивилизацию. Погибло наследие целой расы.
Его ошеломило открытие того, что он не принимает этот факт. Все это время Конвей говорил себе, что честно и откровенно воспринимает случившееся. Он вызвался участвовать в вылазке, посмеялся над иррациональным желанием Джонса взять с собой пишущую машинку, над тем, кто вытащил и бросил плеер. Мэтт доказывал себе, что адаптировался.
Он обманывал себя. На задворках сознания роились фантазии о застывших во времени городах. Он отчаянно хотел, чтобы они все еще были там. Даже в этом мире здания университетов продолжали бы хранить знания, музеи — творения искусства и науки, созданные человеком за сотни тысяч лет и миллионы миллионов жизней.