Воин
Шрифт:
Только пастор Джонс и он, Мэтт Конвей, оставались сами по себе. Это давало Конвею больше влияния, чем он хотел, в основном потому, что Джонс никогда не принимал чью-либо сторону в споре. Он всегда указывал на моральную сторону дела, и это было правильно, но возможно, что тех, кто был снаружи, этика не интересовала. Конвей вспомнил о тигре. Он убивал и пожирал. Если люди там похожи на зверей, то от миротворческих способностей Джонса будет мало толку. Но проверить это можно будет только в том случае, если они встретят других людей. В группе уже было заметно, что к Джонсу прислушиваются меньше,
Это были предположения. Но была и реальность. Споры внутри группы все больше противопоставляли троицу с военной ориентацией и интеллектуалок Картер и Анспач. Если он поддержит женщин, то они смогут противостоять тем троим, если же он примкнет к Фолконеру, — он улыбнулся, осознав, что повторил Тейт и Леклерка, признав того главным, — позиция Картер резко ослабнет, учитывая, что мнения остальных разделятся.
Мэтт отбросил мысли о политических маневрах. Он обдумывал, имеются ли у группы реальные шансы на выживание. Физическое состояние каждого в лучшем случае можно было назвать удовлетворительным. Припомнив свою попытку охраны входа, он понял, что боялся встретить человека, пока не встретил тигра. Конвея раздражали уверенность, что он точно так же убежал бы, встреть он не тигра, а раскрашенного дикаря.
Мэтт не был трусом. Он просто отдавал себе отчет в том, что не приспособлен к существованию в этом мире, где его право на жизнь напрямую зависело от умения самому себя защищать.
А если все же произойдет то, о чем он даже боялся подумать? Если они — последние оставшиеся люди? Смогут ли они возродить человечество? Конвей вспомнил, как читал о каких-то мятежниках на «Баунти», — так, кажется, назывался корабль, — которые перебили друг друга. Не попадут ли и они в ловушку зависти и убийств?
Но были и другие опасности. На видеодиске рассказывалось о рукотворных болезнях, каких в природе никогда не было. Значит, не было и иммунитета. К тому же вполне возможны мутации среди животных.
Значит, несмотря на свои знания и способности, они были подготовлены к жизни не лучше, чем те самые выжившие в войне.
Тейт прервала его раздумья:
— Ты уже поел, Мэтт?
Конвей не хотел признаваться, что просидел все это время, уставившись на стену. Поэтому он ответил на ее вопрос положительно. Тейт сообщила, что Фолконер собирается провести инструктаж по оружию. Конвей предложил свои услуги, сославшись на подготовку, полученную в Армейском резерве.
Его удивил эффект, произведенный этим признанием. Обычная снисходительность Тейт испарилась, а ее место заняло что-то сродни уважению. Они разговорились, обрадованные обоюдным интересом к истории, особенно к периоду Американской революции. Экзотика их нынешнего положения спровоцировала взрыв веселья. Они наслаждались самым спокойным смехом, какой Конвей слышал с момента пробуждения. Когда речь зашла о ее чине, в голосе Тейт послышались резкие нотки, и Конвей понял, что она очень чувствительно относится к этой теме. Чин майора был присвоен Доннаси вместе с должностью; на самом деле в ее возрасте ей положено было стать капитаном. Она была в этом совершенно уверена. Постепенно разговор
Конвей никогда не думал о себе, как о потенциальном солдате, и уж тем более пехотинце. Но все шло к этому. Предполагалось, что он станет шнырять по лесу как какой-то рейнджер. Это было смешно. Но, так или иначе, пока ничего не оставалось, как просто вежливо соглашаться с Тейт.
Короче говоря, то, что им оставили, могло обеспечить лишь начальный толчок. Все остальное зависит только от них самих.
Собрав людей, Фолконер объявил, что собирается исследовать окружающую территорию, чем вызвал всеобщее недовольство. Но, когда он поставил всех перед фактом, что они не могут вечно оставаться в пещере, состояние группы опасно приблизилось к панике.
Так дети обсуждают появление на свет, подумал Конвей. В животе не хватает многих вещей, но зато там безопасно. Землетрясение не убило их. Это стало доказательством, почти что предметом веры. Пещера была домом. А теперь какой-то одержимый вояка утверждает, что она опасна, и требует, чтобы они покинули известное ради неизвестного.
Конвею показалось, что и сам Фолконер побаивается внешнего мира. Когда полковник начал набирать добровольцев для первой вылазки, все встревоженно зашумели.
К удивлению Конвея, Джонс вызвался первым. Но он сразу же поставил свои условия:
— Я иду без оружия. И настаиваю, чтобы вы предоставили мне возможность первым попробовать наладить контакт с любыми встреченными людьми.
Фолконер потер шею, не отводя глаз от Джонса, но его холодный оценивающий взгляд столкнулся с полным безмятежности взором пастора.
— Я не могу пойти на это, — ответил полковник. Раздался иронический смешок, однако никак не смутивший Фолконера. — Если что-нибудь случится и я не смогу спасти вас, кое-кто обязательно скажет, что я действовал слишком медленно. Или слишком быстро. — Сделав паузу, он бросил быстрый взгляд на Дженет Картер и сразу отвел глаза.
Конвей по достоинству оценил хитрость его хода. Этот взгляд был слишком быстрым, чтобы выглядеть обвинением, но в то же время он ни у кого не оставлял сомнения, кого Фолконер имел в виду. Когда он продолжил, то снова смотрел на Джонса:
— Я могу взять вас, только если у нас будет арбитр. Если мы встретим людей, я предоставлю вам право первого контакта. И не буду вмешиваться, даже чтобы спасти вашу жизнь, пока арбитр это не прикажет. Согласны?
— Совершенно согласен.
— Ни за что! — в ярости выкрикнула Картер. — Вы пытаетесь переложить ответственность за его жизнь на чужие плечи. Вы не можете этого сделать.
— В таком случае я сам буду решать, когда стрелять и в кого.
Они молча стояли лицом к лицу, и, казалось, от эмоций сыплются беззвучные искры. Наконец она сказала:
— Я не доверяю вам. Я буду отвечать за пастора. — Она повернулась к Джонсу. — Постараюсь быть такой же храброй, как вы. Я не могу позволить, чтобы вас убили.
Он улыбнулся.
— Надеюсь, этого не случится. Все будет хорошо.
Конвей тоже вызвался. Во время разговора с Тейт перспектива стать солдатом казалась ему смешной. Но это было тогда. Теперь настало время действовать. И ему было уже не смешно.