Вокруг «Серебряного века»
Шрифт:
Очень люблю Анненского, многое знаю наизусть. Любимые стихи? Их много, напр<имер>, «О нет, не стан…». Недавно перечел «Фамиру Кафаред», и это замечательная вещь…
Кузмин: познакомился с ним в 1912 или 13 гг. У него был ореол большого поэта и метра. Но я всегда считал его маленьким поэтом [1015] . Есть хорошие стихи: «Я тихо от тебя иду…» Но Ахматова называла его своим учителем [1016] . Кузмин относился насмешливо к тому, как Гумилев играл роль метра. Он милый, трогательный и чем-то жалкий человек, не очень умный [1017] . Говорил немного: «Хранил молчанье в важном споре…» [1018]
1015
См., напр., статью Адамовича «Об М. Кузмине» (Звено. 1923. 13 октября; перепеч.: Адамович Г.Собр. соч.: Литературные беседы. СПб., 1997. Кн. 1).
1016
Явная ошибка: стихотворение Ахматовой «Учитель» посвящено И. Анненскому. Видимо, мемуарист имел в виду то,
1017
Своеобразный ответ Адамовича на фразу, сказанную ему Кузминым в 1923 г., незадолго до отъезда Адамовича из России: «Ты, Жоржик, дурак» ( Богомолов Н. А., Малмстад Дж. Э.Михаил Кузмин: искусство, жизнь, эпоха. СПб., 2007. С. 408–409; ср. вариант, рассказанный Адамовичем Иваску: Иваск Ю.Разговоры с Адамовичем // Новый журнал. 1979. № 134. С. 98).
1018
Перефразировка строки из «Евгения Онегина»: «Хранить молчанье в важном споре» (гл. I, стр. V).
Гумилев: вероятно, встретился с ним в университетском коридоре, в кот<ором> проходила вся жизнь ун<иверсите>та, или в романско-германском <так!> семинаре, в кот<ором> участвовали, кроме него, Мочульский, Шилейко и др. [1019]
Г<умилев> держался метром, удостаивал своего внимания… Я вошел в его окружение благодаря моей сестре, в кот<орую> он был недолго влюблен [1020] . До этого вместе с сестрой мы были на лекции Чуковского о футуристах [1021] . Гумилев тогда шутил: в кубо-футуристку я могу влюбиться, но не в эго-футуристку…
1019
О романо-германском семинаре Петербургского университета в связи с Гумилевым см.: Азадовский К. М., Тименчик Р. Д.К биографии Н. С. Гумилева (вокруг дневников и альбомов Ф. Ф. Фидлера) // Русская литература. 1988. № 2. С. 182–184. Сам Адамович вспоминал о нем: Петербургский университет: (К 150-летию со дня его основания) // Новое русское слово. 1969. 7 марта. Ср. также: Депретшо Катрин.Петербургский университет и Серебряный век // Санкт-Петербург: окно в Россию. СПб., 1997; Письма К. В. Мочульского к В. М. Жирмунскому / Публ. А. В. Лаврова // Новое литературное обозрение. 1999. № 35.
1020
Речь идет о Татьяне Владимировне Адамович (в замуж. Высоцка, 1899–1971), которой посвящен сборник стихов Гумилева «Колчан». См.: Иваск Ю.Воспоминания Татьяны Высоцкой // Новое русское слово. 1972. 5 марта.
1021
Лекцию «Искусство грядущего дня: Русские поэты-футуристы» К. И. Чуковский читал несколько раз в октябре — ноябре 1913 г., впервые — в Тенишевском училище.
Г<умилев> — веселый, жизнерадостный человек, любивший жизненную игру. Акмеизм был его игрой. Ему нравилось сражаться с Блоком, с Маяковским. Он был Бонапартом, а мы его маршалами…
Гумилев ранних стихов Ахматовой не ценил, не потому ли, что она писала не по-гумилевски. Так и о Толстом кто-то сказал: он не любил Шекспира, п<отому> ч<то> он писал не по-толстовски.
Не участвовал в I-ом «Цехе поэтов» [1022] . А II-ой «Цех поэтов» создали Г. Иванов и я (Н. Оцуп в книге о Гумилеве дал др<угую,> неверную версию) [1023] . Гумилев появился в этом II «Цехе» позднее.
1022
О первом «Цехе поэтов» (1911–1914) см.: Тименчик Р. Д.Заметки об акмеизме // Russian Literature. 1977. № 3; Лекманов О. А.Книга об акмеизме и другие работы. Томск, 2000 (там же библиография). Среди писем Адамовича к Иваску сохранился небольшой вопросник, где Иваск просил разъяснить ему некоторые недоумения, возникавшие, видимо, в ходе расшифровки записей. На вопрос Иваска: «5. Были Вы хотя бы на одном заседании 1-го Цеха…» — Адамович, вопреки данной записи, отвечал: «Был раза 3–4. В первый раз на квартире С. Городецкого, в 1915 или 16 году».
1023
Второй «Цех поэтов» был создан в 1916 г. 1 октября Гумилев сообщал Ахматовой: «Адамович с Г. Ивановым решили устроить новый цех, пригласили меня. Первое заседание провалилось, второе едва ли будет» (Книги и рукописи в собрании М. С. Лесмана: Аннотированный каталог; публикации. М., 1989. С. 359). Однако этот «Цех» все-таки просуществовал до 1917 года. Книга Н. Оцупа — вероятно, его французская диссертация, при жизни не изданная, а ныне переведенная: Оцуп Николай.Николай Гумилев: Жизнь и творчество. СПб., 1995. С. 70–71, 120–122. Ср. также вопрос Иваска: «Итак, Г. И<ванов> и Вы основали II-ой Цех, когда пришел Гумилев и когда начали собираться в Доме Искусств» — и ответ Адамовича: «Нет, совсем не то и не так! II Цех был основан против желания Г., первое заседание было без него, и он долго „будировал“».
У меня было влечение к Ахматовой. Стихи ее я любил больше, чем гумилевские. В посл<едний> раз видел ее на вечере в 1923 г. Нельзя было оторвать от нее глаз… Не красавица, но очень красива. Она мне тогда сказала: «Стара собака становится…» Была она насмешлива, язвительна, любила поставить человека в смешное положение. Бывало, Гумилев говорит, говорит, а Ахматова молчит, молчит и вдруг скажет два слова — и уничтожит его. Так Клемансо уничтожал Жореса…
Ахматова сказала о Мандельштаме: «Лучший поэт», и это было сказано не против Блока… Но таких кусков поэзии, такой магии слов нет у Блока. Его стихи лучше по качеству стихов Блока и Анненского, но те создали свои миры. Так у Лермонтова — строки, каких нет у Пушкина, но отдельные строки. А у Пушкина — свой мир. Нет поэзии Лермонтова, как есть поэзия Пушкина.
З. Гиппиус говорила в эмиграции: «Пришел ко мне Мандельштам — худой, зеленый… Но я сразу определила: замечательный поэт» [1024] .
Одно из посл<едних> собраний «Аполлона» в 1917 г., читали стихи Пяст и Мандельштам. Говорил В. Иванов. Все молчали. Он был верховный авторитет и для Гумилева. В. Иванов превозносил Пяста и скептически отнесся к Мандельштаму. Это литературная политика (Пяст — символист). Но мы думали иначе…
Я с Мандельштамом дружил. Он был необычайно даровитый человек в разговоре. Как Поплавский. Их умение беседовать не ниже их поэтического дара. Мы говорим связно, а М<андельштам> — иначе. И он считал, что его собеседник так же даровит, как он сам. Я не всегда за ним поспевал…
1024
Об отношении З. Н. Гиппиус к Мандельштаму (которому она покровительствовала в ранние годы его творчества) см.: Гиппиус З. Н.Стихотворения. Живые лица. М., 1991. С. 266–267; Мандельштам в записях дневника С. П. Каблукова / Публ. АЛ. Морозова // Вестник русского христианского движения. 1979. № 129 (перепеч.: Литературное обозрение. 1991. № 2).
М<андельштам> всегда хохотал, заливался смехом, о чем бы ни говорил.
Как-то, уже при большевиках, мы говорили с М<андельштам>ом о Пушкине, преимущественно восклицаниями: помните это, а это знаете?.. И он вдруг сказал мне: «После нашего разговора о Пушкине я должен признаться, что вас обманывал» (в одном деле, связанном с разными выгодами…). Этого я никогда не забуду…
Почти все люблю у М<андельшта>ма, особенно его бессвязные бормотания: «Бессонница, Гомер, тугие паруса…» или «За мыс туманный Меганом…» [1025] . Как-то на вечере я читал М<андельшта>ма и потом Пастернака. У последнего звук деревянный.
1025
Речь идет о стихотворении «Меганом» («Еще далеко асфоделей…»).
А у М<андельшта>ма виолончельно-бархатный звук… Это было у Тютчева…
Стихи М<андельшта>ма: «А зодчий не был иностранец…» А потом вдруг: «Ну что ж?» Это смысла не имеет… Вероятно, реминисценция из Ахматовой. Но хорошо… [1026]
Разбор стихов в «Цехе». Разбирали технику стихосложения. Ничего особенного… Все присутствующие хотели сказать что-н<и>б<удь> умное… Настоящий разбор стихов всегда с глазу на глаз… Вообще не надо преувеличивать значение «Цеха»… А Гумилев всегда хотел, чтобы все было по его линии… Как-то читала Ахматова: «Мы шумно бродили по дому…» [1027] Мандельштам очень хвалил… А Ахматова считала эти стихи слабыми. Из своих стихов она любила: «От горькой гибели моей…» [1028] и еще одно другое.
1026
Видимо, имеется в виду ритмико-интонационное и словесное сходство упомянутых строк стихотворения Мандельштама «На площадь выбежав, свободен…» (в оригинале: «А зодчий не был итальянец, / Но русский в Риме, — ну так что ж!..») с началом стихотворения Ахматовой 1911 года: «Меня покинул в новолунье / Мой друг любимый. Ну так что ж!..»
1027
Оговорка Адамовича или ослышка Иваска. Стихотворение Ахматовой начинается: «Бесшумно ходили по дому…»
1028
Речь идет о стихотворении «Когда о горькой гибели моей…».
О Блоке. Среди акмеистов было сопротивление Блоку. Его стиль — уязвимый. Сила Блока — не в стиле, а в ритме, в интонации. У романтиков — ритм сильнее, а у классиков — стиль чище.
Пушкин и Лермонтов: их даже нельзя сравнивать… Но вот лерм<онтовские> стихи «Не смейся над моей пророческой тоской…» — этого у Пушкина нет, этой интонации. У нас было детское фрондирование Блоку. Но мы все были его подданными. Все чувствовали его царственность. Он говорил за всех нас. Смерть его потрясла… После его смерти была статья: «Мы наследство Блока не принимаем…» [1029] Но все мы знали — кто он…
1029
Адамович говорит о своей статье «Смерть Блока» (Цех поэтов. Пг., 1922. Кн. 3. С. 49). См. также выше, примеч. 4 (в файле — примечание № 998 — прим. верст.).
Есенин: я дружил с ним. Как-то мы шли по Невскому. Есенин сказал: «Если Блок сказал бы: „Сережа, пойди, ляг мне под ноги, ножкам моим жестко“, — я, не задумываясь, лег бы ему под ноги…»
29-го января 1837 г. и 7 августа 1921 г.: с этими смертями что-то оборвалось в России.
«Ночные часы» — расцвет Блока, «Седое утро» — уже ослабление.
А «Двенадцать»? Впечатление было потрясающее. Иванов-Разумник сказал: это как «Медный Всадник» [1030] . А сейчас — «Двенадцать» выветрились. А «Скифы» — риторика. В «Двенадцати» слишком эффектный конец. Иначе в «Медном Всаднике»: «Похоронили ради Бога…»
1030
См. в известной статье Иванова-Разумника «Испытание в грозе и буре»: «Так когда-то Пушкин в „Медном Всаднике“ был на грани реального и над-исторических прозрений. <…> Если поэму „Двенадцать“ мы поставили в ряду „Медного Всадника“, то в ряду „Клеветникам России“ надо поставить вслед за „Двенадцатью“ написанных „Скифов“» ( Иванов-Разумник.Вершины: Александр Блок, Андрей Белый. Пг., 1923. С. 183, 187).
О Есенине: Пастушок в голубой рубашке. А глаза озорные. Жадность к жизни… В Петербурге сразу с вокзала он поехал к Блоку, который хорошо его принял. Потом покровительство Городецкого и Клюева.
Но др<угие> петербургские поэты приняли его в штыки. Говорили: «У Есенина фальшь, притворство, маскарад». Маяковский сказал: «В есенинских стихах заговорило ожившее лампадное масло» [1031] . Московский поэт.
Есенин — не большой, но настоящий поэт. Понимаю, почему именно его так любят в России. Там быт — жесткий, трудный <?>, нет нежности… Его грустная легкая музыка встречает в России отклик. Маяковский — более даровитый поэт, но он — жесткое Явление.
1031
Почти точная цитата из статьи Маяковского «Как делать стихи» ( Маяковский В. В.Собр. соч.: В 13 т. М., 1959. Т. 12. С. 93).