Вокруг «Серебряного века»
Шрифт:
Я очень боялась писать «под Ахматову», которой подражали gee женщины-поэты. Гумилев ненадолго уехал. К его приезду я написала балладу о «Толченом Стекле» (она читает это ст<ихотворе>ние [1066] ). Оно навеяно Жуковским, но тема подана иначе, для публики 20-го века. Гумилеву баллады мои сперва не нравились, но позднее он их одобрил, и они имели большой успех. Куда бы я ни ходила, напр<имер>, на концерты, меня везде просили читать баллады.
Внешность Гумилева: странный вид, на редкость некрасивый и на редкость очаровательный. Своего рода произведение искусства. Длинные, негнущиеся бамбуковые пальцы. Серые волосы, он их сбривал, чтобы не видно было лысины. Косые, плоско поставленные глаза, будто нарисованные. Пепельные губы. Нельзя сказать, что улыбка его красила, но как-то освещала. А голос — уходящий в небо… Вообще же — и уродливый, и очаровательный. Действовал на нас всех магнетически. Учеников своих он завораживал. Смотрел на них, как змея на кроликов… Когда он говорил, мы не находили возражений. Они приходили позже, уже после его ухода.
1066
Избранное.
Гумилев был по-старинному церемонный, любил театр для себя. Был вечер Блока, который пришел в белом свитере, черном пиджаке. Лицо — темное, несчастное. И был так красив… Походил на аскета, святого. А Гумилев на этот вечер явился во фраке… полный контраст.
У нас был небольшой кружок поэтов в 1915 г. Мы были в оппозиции к акмеизму. Для нас существовали только хорошие и плохие стихи. Мы понимали, что акмеизм — здоровая реакция на плохие стихи символистов, но не одобряли его как лит<ературное> направление.
Члены нашего кружка: Георгий Владимирович Маслов, В. Рождественский, Лариса Павловна <так!> Рейснер и некот<орые> другие, напр<имер>, поэт Устинов (?), рано умерший от тифа. Мы выпустили сб<орни>к «Орион» <так!> [1067] .
Техникой стихосложения мы не занимались. Но стихи обсуждали подробно.
Маслов любил Пушкина, Боратынского, Тютчева. Гумилев пользовался успехом как поэт, не как метр. Позднее поэзия его была пересмотрена (Адамовичем). Очень ценили мы Мандельштама, молодого Г. Иванова.
1067
О «Кружке поэтов» Петербургского университета известно очень мало. Помимо изданного в 1918 году сборника «Арион» (между прочим, сочувственно отрецензированного Гумилевым), кружок издавал машинописный «Альманах „Кружка поэтов“» (нам известен только третий выпуск (РГБ. Ф. 245. Карт. 11. Ед. хр. 50). О кружке см. также воспоминания Е. М. Тагер (РГАЛИ. Ф. 2567. Оп. 1. Ед. хр. 1323) и Вс. Рождественского, который, между прочим, писал: «Университетский кружок наш разросся. Никаких поэтических „студий“ в то время еще не существовало, обезличивающей прививки общего для всех „хорошего эстетического тона“ мы так и не знали, а потому рост был органически-неровный, живой. Стали собираться каждую неделю, кочевать с Волховского переулка на Моховую, с Моховой на Загородный, с Загородного на 1-ую линию. Ядро составляли мы с Георгием Масловым, Виктор Тривус, Анна Регатт, Ник. Оцуп. В самом непродолжительном времени к нам, никому не ведомым, примкнули такие же никому не ведомые: Кальма, Квятковский, Ал. Толмачев, Сергей Есенин, Лариса Рейснер, Дм. Майзельс, Алексей Михайлов, Вл. Злобин, М. Лопатто, Ал. Тамамшев, Ник. Адуев, Чролли, Пимен Карпов и др. Полтора или два года мы жили в непрерывном общении друг с другом, и это время, знаю твердо, не миновало бесследно для всех, кто вышел сейчас на самостоятельную литературную тропинку» (ИРЛИ. Фонд не обработан). «Орион» — название парижского сборника 1947 года.
В. Иванова ценили как автора книги о Дионисе, но не как поэта. Брюсова ставили выше В. Иванова. Очень любили Блока. Имели успех Сологуб и З. Гиппиус. Философией и религиозными вопросами не интересовались.
Я был на юридич<еском> факультете, а Маслов на филологическом. Мы встретились с ним на лекции проф. Шляпкина. Вошел высокий бледный студент, сел рядом, мы разговорились и вскоре подружились. Он казался более зрелым, хотя был одного с нами возраста.
В. А. Злобин читает отрывки из стихов Маслова: «Не нам весеннее безумье / И трепетный поток стихов…», «Полна смущенья и тревоги, / Ты убегала в темный лес…», «Какое безобразие…» [1068]
1068
Речь идет о стихотворениях Маслова, начало первого из которых процитировано точно, второе называлось «Сиринга», и первые строки читаются: «Полна смущенья и тревоги, Ты убегала в темный лог…», третье же — «Мадригал» («Нет, не поверю я! такое безобразье…»). Второе из них осталось неопубликованным, первое было включено в книгу «Восемьдесят восемь современных стихотворений, избранных З. Н. Гиппиус» (Пг., 1917), третье было напечатано в журнале «Рудин», издававшемся Л. М. Рейснер (1915. № 2).
Да, Маслов хотел жить в пушкинскую эпоху, это верно.
Подтверждает легенду о роковой роли Авроры Шернваль: ее мужья умирали, погиб и Маслов, который посвятил ей поэму… Он умер от тифа в Сибири. Он хотел пробраться к Колчаку… [1069]
Нашим метром Маслов не был, хотя мы его очень ценили. В нем было много детского…
В. Рождественского плохо помню, но запомнилась Лариса Рейснер, дочь профессора по философии права, впоследствии жена комиссара Ф. Раскольникова. Я за ней ухаживал, даже сделал предложение… Писал об этом в журнале «Возрождение» [1070] . Неплохая поэтесса. Лариса была комиссаром торгового флота, умерла от тифа, ходили слухи, что ее отравили… В.А.З. читает отрывок из стихов Рейснер.
1069
Г. В. Маслов служил в армии Колчака рядовым и умер во время отступления на восток в Красноярске. А. К. Шернваль посвяшена его поэма «Аврора», напечатанная в омской газете «Заря» (1919, 30 мая), а потом отдельным изданием в Петрограде с предисловием Ю. Н. Тынянова.
1070
См.: Злобин В.Ларисса // Возрождение. 1957. № 63.
Футуристов мы не любили, но нам нравилось чтение Маяковского в «Бродячей собаке». Вообще же футуристов мы отметали. Это не искусство… Не было контакта и с символистами. Всякое изучение поэзии нас отталкивало и от формалистов, и от Гумилева.
К Мережковским меня ввел Н. А. Оцуп, в 1916 г. Первое впечатление от Зинаиды Гиппиус — странное, неприятное. Декадентка в скверном смысле слова… Только позднее понял ее, увидел человеческое существо за всем этим гримом, за всей этой бутафорией. Зинаида Николаевна самый несчастный человек из всех мною встреченных. Узел связался в ее душе, и его нельзя было развязать [1071] . «Смерть, — говорила она, — какое это освобождение (для меня)». На собраниях у Мережковских стихи были в загоне. Бывали Тиняков и Ястребов (поэты) [1072] .
1071
Отсылка к стихотворению Гиппиус «Узел».
1072
Александр Иванович Тиняков (1886–1934) состоял с Гиппиус в переписке (чрезвычайно содержательные письма Гиппиус к нему хранятся в РНБ). О поэте Николае Николаевиче Ястребове известно очень мало (см.: ЛН.Т. 92. Кн. 3. С. 474–475).
З.Н. интересовалась не поэзией, а поэтами. И в Париже у Мережковских редко читались стихи, также и в их «Зеленой Лампе». З.Н. о стихах: «Не читайте стихов вслух…» [1073] Или: «Не каждый слог, а каждая буква в стихах существенна…» Терминологии недолюбливала. «Белый писал о пэонах, а я не знаю, что такое пэон». Если стихи ей нравились, она сразу высказывала желание познакомиться с автором.
Рассказы З.Н. о двух поэтах: юноше Део (Дэо) и Софии Ангеловне Богданович [1074] .
1073
Отсылка к опубликованному только на следующий год (Новый журнал. 1961. № 64) стихотворению Гиппиус «Никогда не читайте…».
1074
О поэте Део (Морисе Джанумяне) см.: Гиппиус З.Мальчик в пелеринке (Встреча) // Сегодня. 1924. 23 и 25 марта (перепеч.: Гиппиус Зинаида. Мечты и кошмар [На переплете подзаголовок: Неизвестная проза 1920–1925 годов]. СПб., 2002. С. 47–58); Петросов К.Опавшие лепестки: Стихи Мориса Део // Русская мысль. 1998. 14–20 мая. № 4222; Соболев А. Л.«Грядущее» Д. С. Мережковского и З. Н. Гиппиус // De Visu. 1993. № 2 (3). О Софье Богданович — Гиппиус З.Два разговора с поэтами // Звено. 1926. 15 февраля. № 158.
В Париже собрания у Мережковских были интереснее, чем в Петербурге.
Еще о футуризме: это анти-стихия в русском искусстве. Но любили Мандельштама — у него настоящая русская речь, какая-то классика. Бальмонтом мы не увлекались, но у него стихия… как в эмигр<антской> литературе у Поплавского…
Волошин хуже В. Иванова — мелодекламация, ходульность.
Ахматова — чистая поэзия, лучше Гумилева. В.А. восхищается ее посл<едней> «Поэмой без героя».
Мандельштам похож на петуха, с петушиным задором. Читал, закрыв глаза, а в публике иногда слышались смешки…
В Серебряном веке стихи были на первом плане в литературе. Проза воспринималась на фоне поэзии. Серебряный век (это выражение Н. А. Оцупа [1076] ) — начало нашего и 90-е годы прошлого века. То же самое было и в Золотом веке, в пушкинскую эпоху.
В Серебряном Веке — поколения декадентов, символистов, наконец — акмеисты и футуристы…
1075
Большинство рассуждений В. Вейдле комментируются его статьями о поэзии и воспоминаниями. См., напр.: Вейдле В.Воспоминания / Вступ. ст., публ. и коммент. И. Доронченкова // Диаспора: Новые материалы. СПб., 2001. Т. II; СПб., 2002. Т. III. Там же — отсылки к другим публикациям.
1076
О происхождении этого термина см.: Ронен Омри.Серебряный век как умысел и вымысел. М., 2000.
Акмеизм — название условное. Метром был Гумилев, но самы<е> выдающи<е>ся поэты этой группы — Мандельштам и Ахматова. Все петербуржцы, тогда как в пред<ыдущее> десятилетие центром была Москва. Признание молодого Блока в Москве было литературным событием.
У акмеистов петербургская традиция, идущая от Пушкина, и это западническое направление, связанное с французским влиянием. И у символистов было западничество, но др<угая>, скорее немецкая ориентация. Белый немыслим без германской философии, как Гумилев — без Теофиля Готье.