Вокруг «Серебряного века»
Шрифт:
Штейгер, Червинская, Чиннов или Варшавский, Яновский, Зуров, Газданов — о всех них Г.В.А. хорошего мнения, но отказывается о них говорить.
Федотов, Вейдле, Степун, Бердяев — это будущее достояние России. Там думают, что здесь только советоедство, которое когда-то было, но давно исчезло… Эмигр<антскую> философию культуры будут обсуждать, будет к этому интерес…
Критика: если спорил с Ходасевичем и Бемом, то уж, верно, считал себя правым, иначе не спорил бы…
Русская критика никогда не была на высоте русского творчества. У Ходасевича критика между прочим… У Белинского было критич<еское> чутье, но это младенческий лепет рядом с Гоголем, Толстым, Достоевским… Критики не было… Если бы Писарев не утонул, был бы он самым замечательным русским критиком. Нигилист Писарев рядился, как и позднее братья Бурлюки, в красный костюм. А яркая фигура есть костюм <?>. У Добролюбова серая словесная вязь.
Формалисты не критики, а ученые, отталкивались от «Символизма» Белого. До них было одно невежество, а в критике — болтовня Айхенвальда. Поэты такой болтовни
Конечно, была какая-то формальная критика у Пушкина, Боратынского, Брюсова, но все они шли дальше, давали общую оценку. Формализм — материал для литературной критики. Хорошие ученые.
ГВА читает свои стихи:
Когда мы в Россию вернемся… Нет, ты не говори: поэзия — мечта… Был дом, как пещера… Что надо тебе… Ты здесь <опять>… Неверная… Где-нибудь на берегу реки… [1055]1055
Тексты стихотворений см.: Адамович Георгий.Собр. соч.: Стихи, проза, переводы. СПб., 1999. С. 94, 114, 88, 185 (стихотворение начинается словами: «Жизнь! Что мне надо от тебя — не знаю…»), 80–81, 116 (стихотворение начинается строками: «Там, где-нибудь, когда-нибудь, У склона гор, на берегу реки…»).
Первый «Цех поэтов» кончился, кажется, в 1916 г. Во второй «Цех» вошли участники старого (Мандельштам, Лозинский, Г. Иванов) и новые члены (Рождественский, Оцуп, Адамович, Одоевцева, Нельдихен, Ходасевич приехал из Москвы [1057] ). Собирались два раза в месяц в Доме Искусства. Разбор формальный, придирались к мелочам, говорили иногда резко, но все же дружелюбно. Потом пили чай, ели пирожные, но не ужинали (время было голодное).
1056
Большинство воспоминаний Одоевцевой потом нашли отражение в ее книге «На берегах Невы» (см.: Одоевцева Ирина.Избранное. М., 1998).
1057
У Одоевцевой речь идет не о «втором» (см. о нем выше), а о третьем «Цехе поэтов». О связи В. Ф. Ходасевича с ним см. его воспоминания «Гумилев и Блок» в книге «Некрополь» (и более специализированно: Гумилев и «Цех поэтов» // Сегодня. 1926. 29 августа).
Нельдихен писал свои стихи всерьез, но мы воспринимали их как юмористические… [1058] Мандельштам привез с юга новые стихи, кот<орые> вошли в его сборник «Tristia». Мы спорили, какие стихи лучше, — те ли, которые были в «Камне», или новые. Г. Иванов писал пародии. У Мандельштама: «Ну, а в комнате, белой, как прялка, стоит тишина…» А у Г. Иванова: «Ну, а в комнате, белой, как палка, стоит тишина…» О Лозинском: его ценили как переводчика. В искусстве перевода никто с ним состязаться не мог. Среди его оригинальных стихов И.В. выделяет следующее:
1058
Об участии поэта Сергея Евгеньевича Нельдихена (Ауслендер; 1891–1942) в «Цехе поэтов» см.: Богомолов Н. А.Русская литература первой трети XX века. Томск, 1999. С. 456–460.
Гумилев говорил, что и у плохих поэтов попадаются хорошие стихи… Я впервые увидела Гумилева в 1919 г. на лекции в Институте Живого Слова. Длинный, тонкий, в дохе и оленьей шапке. Лекция была трудная, я ничего не поняла. Все обалдели… Потом Гумилев мне сказал, что он сам боялся этой своей лекции. Был он прекрасным учителем и позднее уже не запугивал ученостью…
Гумилев говорил: «Поэзия — наука. Я не могу из вас всех сделать поэтов, но я могу вас сделать критиками, развить ваш вкус…»
Сперва И. В. была в литературной секции Института Живого Слова, кот<орой> руководил Гумилев (были и две др<угие> секции — ораторская и театральная, более многочисленные). Как Гумилев объяснял размеры? Александр Блок — это хорей, Николай Гумилев — анапест, Марина Цветаева — амфибрахий… Заставлял нас переделывать, напр<имер>, хореи в ямбы. Но птичка Божия не знает… Или же давал нам рифмы из какого-н<и>б<удь> ст<ихотворе>ния, напр<имер>: обман, обуян, косоглазый, заразы… [1059] Одно ст<ихотворе>ние И. В. Гумилеву понравилось, и он перевел ее в студию. Но И.В. продолжала заниматься и в Институте Живого Слова, по 6 часов в день. Позднее, после успеха баллад, И.В. вошла и в «Цех». Но она не была в студии «Звучащая Раковина», где у Гумилева было много учеников, среди них поэт Н. Тихонов. Там же была и Н. Берберова [1060] .
1059
Свое стихотворение на эти рифмы Одоевцева цитирует в воспоминаниях (Избранное. С. 219).
1060
Видимо, к этому месту относится вопрос Иваска: «Что такое „Звучащая раковина“…» и ответ Адамовича: «„Звуч<ащая> Рак<овина>“ — сборища на квартире сестер Наппельбаум, после революции. Кажется, был особый кружок зеленой молодежи, но бывали как гости все остатки петерб<ургской> поэзии». О студии «Звучащая раковина» писали многие мемуаристы, с нею связанные (Ник. Чуковский, В. Лурье, И. Наппельбаум), однако обобщающего исследования пока не существует. Н. С. Тихонов, судя по его воспоминаниям «Устная книга», всего лишь единожды был на заседании «Звучащей раковины» (как и в «Цехе поэтов») и резко негативно оценил ее деятельность.
Иногда Гумилев давал одну строку: «Далеко мы с тобою на лыжах…» — и мы должны были написать целое ст<ихотворе>ние. Это ст<ихотворе>ние И.В. читает наизусть [1061] .
И.В. подружилась с Гумилевым. Трамваев было мало, и они ходили пешком. Как-то Гумилев дал ей стихи Блэйка, но она их понять не могла, хотя ей и нравился блэйковский «Тигр». И.В. говорит, что до встречи с Гумилевым она увлекалась стихами Щепкиной-Куперник, Ростаном, также Кузминым. А писала такие стихи: «Я сегодня не я, а маркиза…» [1062] Гумилев очень ей помог, развил вкус… Они как-то вместе написали стихи о темном коридоре сна [1063] .
1061
Такое стихотворение нам неизвестно.
1062
Из стихотворения «Я сижу на сафьяновом красном диване…», которое Одоевцева (видимо, по памяти) процитировала в воспоминаниях (Избранное. С. 210).
1063
Такого стихотворения мы не знаем.
Гумилев был реалистичен, но любил сны, магию, но не всегда позволял себе этим увлекаться. В жизни он был очень суеверен.
В советском Петрограде, проходя мимо церкви, он демонстративно крестился. Но сам был скорее пантеистом, а не православным. Гумилев говорил: «Этот мир интереснее того. Надо изжить свою жизнь. Другой мир потом…»
Стихи должны учить поэта жить. Не поэт пишет стихотворение, а стихотворение пишет поэта… Подчеркивал действие творчества на творца.
В год своей смерти Гумилев говорил: «Теперь я достиг зрелости». Хотел озаглавить новую книгу «Посредине странствия земного». В те годы поэтов очень любили. Голодные люди ходили на другой конец города на вечера поэзии. Сидели в нетопленом зале. Мы делали овации любимым поэтам. Для нас поэты были небожители, помазанники Божии. Гумилев говорил, что поэзия может преобразить мир. Если люди полюбят тех же поэтов, то и друг друга полюбят. Гумилев не понимал ни музыки, ни живописи. Поэзия для него было единственное искусство. Надо жить и чувствовать, чтобы писать стихи… Необходимо разнообразие в жизни… Он поехал в Африку и пошел на войну во имя поэзии… Не мог отделять своих переживаний от будущего ст<ихотворе>ния.
Рассказывал, как он написал «Заблудившийся трамвай». До рассвета играл в карты. Потом шел по пустому Петрограду. Вдруг увидел издали трамвай и написал стихи… [1064]
Гумилев говорил, что хорошие стихи сразу запоминаются, и мы тогда старались запомнить его стихи после первого чтения.
Если кто стихов не понимал, мы говорили: «Да о чем же с ним разговаривать…»
Гумилев еще говорил: «Стихи — доказательство существования Бога. В стихах закрепляется мимолетное мгновение. Стихи — останавливают время… Поэзия и астрономия — родные сестры».
1064
Подробнее см.: Basker М.Nikolai Gumilev and Engineer Krespin: The Problem of Publication on the Eve of the «Lost Tramcar» // Rusistica 1995. № 12. Свою версию Одоевцева пересказала в воспоминаниях.
Он слышал музыку звезд… Бог дает поэтам роли, какие именно — они сами не знают. Только понемногу они свою роль усваивают… Поэты — актеры на сцене…
И.В. читает свои стихи, кот<орые> она теперь не ценит. Там она пишет, как Трою построили.Гумилев: «До сих пор писали только о том, как Трою разрушили» [1065] .
1065
Стихотворение «Всегда всему я здесь была чужою…» (Избранное. С. 34–35). О его оценке Гумилевым — Там же. С. 224.