Вокруг «Серебряного века»
Шрифт:
Именно на этом фоне возникает и фрагмент письма от 12 апреля 1910 года уже из Льежа, где звучит та нота истинно исследовательского мастерства, которая разовьется и вырастет в настоящую мелодию (только, повторимся, на другом материале) в позднейших работах Томашевского.
«Я упомянул, что ботаника зла Бодлэра подсказала Метерлинку его ботанику и зоологию душевных переживаний. И любопытно поэтому вспомнить один документ. Бодлэр, назвав сборник цветами зла, дальше этого не пошел. И это слово до известной степени случайно. Fleurs — просто перевод слова „антология“. Именно антологию зла и хотел дать Бодлэр, и дело современников и исследователей было принять слово за чистую монету и создать цитированную на I стр<анице> ботанику зла. И вот интересен в этом смысле фронтиспис Ропса к Брюссельскому изданию стихов, не вошедших в „Fleurs du Mai“, под названием „Les Epaves“. Этот фронтиспис я имел случай видеть в оригинале и сейчас у меня перед глазами репродукция. В центре — Смерть, из рук коей растет дерево, вокруг которого роем кружатся мотыльки и амурчики и какая-то крылатая и хвостатая женщина, дракон уносит на спине медальон с карикатурным профилем и буквами С. В. Но внизу — густо растут сорные травы, на кот<орые> нацеплены ярлычки с надписями: „superbia“, „ira“, „avaritia“, „libido“, „invidia“ [1212] , (и 2 мне непонятных — разъясните: „pieritia“ и „cula“ [1213] ). Разглядывая этот рисунок, я задумываюсь — не вышел ли отсюда весь метод „Serres Chaudes“ — наклеиванья ярлыков переживаний на цветы и животных? Мне не удалось установить дату этого рисунка, но, если не ошибаюсь, он относится к восьмидесятым годам. Очевидно, эта мысль — от антологии Зла к словарю аллегорий Зла (и вообще лирических переживаний) принадлежит не столько самому Бодлэру,
1212
Гордость (или: высокомерие), гнев, жадность (или: скупость), похоть, зависть (лат.).
1213
Имеются в виду латинские слова pigritia (лень) и gula (обжорство).
1214
РГБ. Ф. 645. Карт. 40. Ед. хр. 12. Л. 3 об.
В этом пассаже обращает на себя внимание, прежде всего, стремление заменить довольно абстрактные рассуждения французских и особенно русских почитателей Бодлера чистым, не искаженным пониманием замысла и его воплощения. Создание «антологии Зла», о чем пишет Томашевский, весьма далеко, конечно, отстоит от демонизма, готовности служить Сатане и тому подобных привлекательных предметов, о которых приятно поговорить.
Во-вторых, это привлечение к разговору произведений другого рода искусства — изобразительного. Фронтиспис Ф. Ропса к «Книге обломков», о котором здесь идет речь, довольно известен [1215] , однако возможность переноса общего его конструктивного принципа на природу литературы (причем, конечно, не только на «Теплицы» Метерлинка, но и на «Цветы зла») никому, сколько мы знаем, в голову не приходила.
1215
В частности, он был воспроизведен на фронтисписе того издания «Моего обнаженного сердца», на которое мы ссылались выше. Его создание относится не к 1880-м годам, как полагал Томашевский, поскольку он был опубликован в издании «Les Epaves» 1868 года. Несколько подробнее см.: F'elicien Rops: An Arts Council Touring Exhibition 1976–77. [Lnd., I976]. P. 5, 13–14.
Наконец, сопоставление «Цветов зла» с традиционными именованиями семи смертных грехов, замеченное (хотя и не истолкованное) Томашевским, — также в высшей степени не тривиально и заслуживает серьезного внимания современных исследователей.
3. Арсений Альвинг
Этот персонаж нашей статьи — самый малоизвестный среди ее героев, хотя в истории русской бодлерианы занимает далеко не последнее место. Арсений Алексеевич Смирнов (1885–1942) немало печатался до революции как поэт и критик, занимал видное место среди участников небезызвестных альманахов «Жатва»; после 1917 года также не прекращал поэтической деятельности, оставаясь все же маргиналом [1216] .
1216
Следует отметить, что в начале 1940-х гг. он руководил поэтической студией, где у него занимался известный поэт Г. Сапгир, навсегда сохранивший память об учителе (см.: Мансарда: Альманах / Сост. Л. Кропивницкий. М., 1992. С. 240; Шраер-Петров Давид, Шраер Максим Д.Псалмопевец Сапгир // Сапгир Генрих. Стихотворения и поэмы. СПб., 2004. С. 9–10 (отметим, что совершенно напрасно авторы называют Альвинга «учеником Иннокентия Анненского»). Наиболее подробные биографические сведения об Альвинге см.: Поливанов К. М.Альвинг // Русские писатели 1800–1917: Биографический словарь. М., 1989. Т. 1. С. 55–56; Писатели современной эпохи: Биобиблиографический словарь. М., 1995. Т. 2. С. 25–26; Альвинг Арсений.Бессонница: Стихи / Пред. М. Б. Горнунга // Знамя. 2004. № 2. С. 177.
Однако единственная его поэтическая книга — не сборник оригинальных стихов, а перевод «Цветов зла» [1217] . Встречен он был заинтересованными читателями весьма неодобрительно. Молодой поэт и переводчик с французского Семен Рубанович писал о книге в резких тонах [1218] , а препровождая его рецензию в редакцию, Эллис, полностью соглашаясь с общей оценкой, в письме к Брюсову говорил: «Нужно оборвать хулиганов…» [1219] И современные специалисты дают этому переводу сходные оценки: А. Ваннер решительно его критикует, а составители лучшего русского издания «Цветов зла» ни единого перевода Альвинга в него не включили [1220] .
1217
Бодлер Шарль.Цветы зла / Пер. Арсения Альвинга. СПб.: Гелиос, 1908.
1218
Весы. 1908. № 6. С. 69–71.
1219
Письмо апреля — мая 1908 г. (Писатели символистского круга: Новые материалы. СПб., 2003. С. 318 / Публ. А. В. Лаврова).
1220
См.: Wanner A.Op. cit. Р. 119–120; Бодлер Шарль.Цветы зла / Изд. подготовили Н. И. Балашов, И. С. Поступальский. М., 1970 (впрочем, Е. В. Витковский свидетельствовал, что готовивший для этого издания материалы И. Поступальский переводов Альвинга найти не сумел, поскольку они были отправлены в спецхран).
Однако не переводческое искусство Альвинга нас интересует. Сохранившееся его письмо к Евдокии Федоровне Никитиной, хозяйке крупного литературного салона, при котором существовало и заметное во второй половине 1920-х годов издательство [1221] , примечательно тем, что приоткрывает существенную страницу истории советской цензуры.
Достаточно хорошо известно, какие книги она изымала и конфисковывала [1222] , однако гораздо менее — о том, что не допускалось в печать. И то, что «Цветы зла» в переводе Альвинга оказались среди таких замыслов, весьма характерно: на протяжении долгого времени Бодлера без труда гримировали под поэта-революционера, и всего за год до интересующего нас эпизода в популярнейшей серии «Библиотека „Огонька“» вышла книга «Революционная поэзия Запада XIX века» с переводами его стихов [1223] . Однако как раз с 1931 года довольно обширный поток новых и прежних переводов стал иссякать [1224] . Если ранее это можно было относить на счет общей смены идеологических вех, то публикуемое письмо выразительно говорит о сознательной деятельности цензуры:
1221
Подробнее о ней и ее деятельности см.: Фельдман Д. М.Салон-предприятие: Писательское объединение и кооперативное издательство «Никитинские субботники» в контексте литературного процесса 1920–1930-х годов. М., 1998.
1222
См., напр., недавнюю обобщающую монографию с обширным библиографическим обзором: Горяева Т. М.Политическая цензура в СССР 1917–1991. М., 2002. Отметим также работы: Блюм А. В.Советская цензура в эпоху тотального террора. 1929–1953. СПб., 2000; Запрещенные книги русских писателей и литературоведов. 1917–1991: Индекс советской цензуры с комментариями. СПб., 2003.
1223
Ср. также: Революционная поэзия на Западе. М., 1927.
1224
В далеко, конечно, не полной библиографии И. С. Поступальского за период с 1932 по 1940 г. учтено всего 6 опубликованных стихотворений (4 — в сборнике И. Анненского, 2 — в известной антологии Б. Лившица).
Со вчерашнего дня места не нахожу себе: с Baudelair’ом, уже принятым к изданию Academi’ей (и постановление правления сам видел, и образцы очень похвалены были) все лопнуло, п<отому> ч<то> не присутствовавший на заседании Ионов предлагает отклонить постановление об издании „Цветов зла“, ибо он (Ионов) убежден, что Главлит не разрешит издание (?)… Ежов (управдел Academi’и) глубоко всем этим удивлен и разводит руками. Главлит не может запретить такого автора, как Бодлэр. Конечно — наоборот, только приветствовать может.
Будь добра, если найдешь возможным позвонить Павл<у> Иван<овичу> Л<ебедеву->П<олянско>му. Ежов тоже будет звонить. Это все необходимо очень срочно, п<отому> ч<то> через 2–4 дня уезжают и Луначарский, и Страуян, и Ежов.
Представь, что для меня все это значит. Помимо полной безвыходности материальной, здоровья и пр. ведь перевод Б<одлера> — дело всей моей жизни!..
Позвоню, зайду.
1225
РГАЛИ. Ф. 341. Оп. 3. Ед. хр. 12. Л. 14 и об.
Пожалуй, к этому письму необходимы лишь конкретные комментарии. Издательство «Academia» было одним из наиболее культурных в СССР. Оно просуществовало с 1922 по 1937, выпустив за это время более семисот книг [1226] , однако произведений Бодлера, насколько мы знаем, в его изданиях не встретилось ни разу. Илья Ионович Ионов (наст, фамилия Бернштейн, 1887–1942, погиб в лагере), поэт и издатель; в «Academia» работал в 1931–1932 годах П. И. Лебедев-Полянский (1881–1948) — партийный деятель, в 1921–1930 годах — начальник Главлита. Ян Яковлевич Страуян (1884–1938, расстрелян) — литератор и разведчик, резидент советской военной разведки в Италии в начале 1920-х годов. Нарком просвещения А. В. Луначарский с похвалой отозвался о переводе Альвинга совсем незадолго до излагаемого эпизода. В письме к редактору «Нового мира» В. П. Полонскому в апреле 1930 года он рекомендовал: «Посылаю Вам маленькую статью и несколько стихотворений Бодлэра в переводе высоко грамотного переводчика — Арсения Альвинга. В статье есть кое-что для широкого читателя нового, а история самого перевода Бодлэра на русский язык была нова и для меня. На Бодлэра получается несколько иной, не совсем привычный взгляд. Переводы сделаны, на мой взгляд, хорошо. Самые важные из них — „Каин и Авель“, „Отречение святого Петра“, „Непокорный“ — появляются на русском языке впервые: до сих пор они всегда запрещались цензурой. Остальные хотя и переводились уже, но переведены лучше, чем прежде, в особенности „Часы“, которые очень удались. Думаю, что всю эту работу вместе следует напечатать в „Новом мире“» [1227] . Однако, как видно, даже вмешательство наркома не помогло: стихи в журнале напечатаны не были, а вмешивался ли он в дела «Academia» — неизвестно.
1226
Подробнее см. в кн.: «Academia» 1922–1937: Выставка изданий и книжной графики. М., 1980; Крылов В. В., Кичатова Е. В.Издательство «Academia»: люди и книги 1921–1938–1991. М., 2004.
1227
Новый мир. 1964. № 5. С. 210.
Поиски перевода Альвинга в архивах «Нового мира» и «Academia» к успеху не привели.
25. Из ономастики М. Кузмина
Как хорошо известно, проза М. Кузмина отчетливо делится на два разряда: стилизованная историческая и остро современная. В последней он очень часто не просто намекает на известные довольно широкому кругу знакомых события, но демонстративно предлагает узнать действующих лиц.
Уже при первом чтении повести «Крылья» Г. В. Чичерин писал Кузмину: «Спасибо за письмо с поздравлением и за „Крылья“, — только что полученные. Бесконечно тебе благодарен. Я успел только немного пробежать. Вижу, что есть кое-что автобиографическое (даже с именами!) и кое-что в этом отношении для меня новое» [1228] . Таким образом, проблема имен персонажей явственно фиксировалась сознанием современников.
1228
Кузмин М.Стихотворения. Из переписки. М., 2006. С. 436 (Письмо от 25 декабря 1906 / 7 января 1907 г.).
С особенной отчетливостью должна была она ощущаться при чтении повести «Картонный домик», писавшейся в январе — марте 1907 года. Даже далеко не самые сведущие столичные газетчики, не обинуясь, писали: «…разве сам Кузмин не ввел в свою повесть портретов, списанных с натуры? Кто хоть раз видел Вяч. Иванова, тот без труда узнает его <…> Не менее удачно передана манера чтения Федора Сологуба…» [1229] , или: «…сам Кузмин выводит в своих сказаниях „портреты“ Вяч. Иванова, Федора Сологуба и др.» [1230] , для артистического же круга обеих столиц это было еще более очевидно. Собственно говоря, в раскрытии прототипической основы повести и описании связанных с этим разнообразных обстоятельств нужды давно уже нет [1231] . Но сам метод именования действующих лиц внимания заслуживает.
1229
[Хроника] // Русь. 1907. 28 июня (11 июля).
1230
[Б.п.] Около искусства // Сегодня. 1907. 28 июня.
1231
См.: Тименчик Р. Д., Топоров В. Н., Цивьян Т. В.Ахматова и Кузмин // Russian Literature. 1978, Vol. VI. № 3. С. 285; Богомолов Н. А.Михаил Кузмин: статьи и материалы. М., 1995. С. 130–139; Богомолов Н. А.Русская литература первой трети XX века. Томск, 1999. С. 519–521; Кузмин Михаил.Плавающие путешествующие: Романы, повести, рассказ. М., 2000. С. 544–546 (коммент. Н. А. Богомолова).
Главный герой «Картонного домика» первоначально именовался Курмышевым (как и его тетка), потом был назван Даньяновым, а в конце концов стал Михаилом Александровичем Демьяновым. Авторы статьи «Ахматова и Кузмин» проницательно увидели языковую причину такого именования: традиционная пара святых Козьма и Дамиан является основой для метонимической замены одного корня на другой. Но дело не только в этом.
Под фамилией Темиров в повести действует персонаж, восходящий чертами характера и ролью в реальных событиях к личности одновременно двух художников — Н. Н. Сапунова и значительно менее известного Н. П. Феофилактова. В недавно обнародованном документе — рассказе Феофилактова о своей жизни и творчестве — читаем: «Я учился на казенный счет в Межевом институте. <…> После окончания института начинается мое знакомство с художниками. Прежде всего с Судейкиным. Произошло это таким образом: у меня был товарищ по межевому институту Сапунов, который, не окончив института, поступил в школу живописи, ваяния и зодчества. Он сказал обо мне Судейкину. Я познакомился тогда же с Грабовским и Демьяновым. Они, как и Сапунов, жили тогда в меблированных комнатах „Лион“ на Сретенке» [1232] . Упоминаемый здесь Михаил Александрович Демьянов (1873–1913) — художник не слишком знаменитый, но все же и не вовсе безвестный [1233] . В частности, он сотрудничал в петербургских сатирических журналах эпохи революции 1905–1907 годов, а его присутствие в круге Судейкина (бывшего прототипом героя «Картонного домика»), Сапунова (близко дружного с Кузминым и даже утонувшего на глазах последнего во время совместной лодочной прогулки по морю), Феофилактова, И. М. Грабовского [1234] делает почти невероятным, чтобы Кузмин его не знал, хотя ни в одном известном нам его тексте художник Демьянов не назван.
1232
Киселев М. Ф.Николай Петрович Феофилактов: материалы к биографии // Памятники культуры: Новые открытия. Ежегодник 2002. М., 2003. С. 428 (Стенограмма беседы В. М. Лобанова с художником Н. П. Феофилактовым 22 февраля 1940 г.: Материал для творческой биографии). Отметим, что несколько далее находим фразу: «Встречался с <…> М. Кузминым, которого очень любил…» (Там же. С. 430).
1233
Подробнее о нем см.: Художники народов СССР: Биобиблиографический словарь. М., 1976. Т. 3. С. 329.
1234
Пользуемся случаем исправить блуждающую по ряду современных изданий, в том числе и подготовленных нами, опечатку: именно Иван Михайлович Грабовский (1878–1922), а не Грибовский исполнил известный рисунок: «На вечере искусства у „молодых“ (при СПб университете) М. А. Кузмин исполняет свое произведение „Куранты любви“» (Иллюстрированное литературно-художественное приложение к газете «Русь». 1907. 13 февраля. № 7; оригинал — Музей ИРЛИ), — хорошо известный Кузмину и не раз вспоминавшийся Чичериным в письмах к нему.