Вокруг «Серебряного века»
Шрифт:
Нам трудно судить о том, что именно послужило причиной брюсовской «неудачи», но в контексте разбираемых событий и впечатлений логично предположить, что связано это было с новым подходом к литературе, в том числе и современной. Историзация литературно-критического мышления, которая традиционно считается одной из важнейших особенностей Брюсова-критика, развивалась с особенной интенсивностью именно в это время.
В университете он в эти недели (вторая половина марта) пишет реферат о Ж.-Ж. Руссо для Герье и реферат для В. О. Ключевского [276] . Таким образом, в наше повествование входит имя еще одного выдающегося историка, у которого Брюсов учился. « Ключевский,несомненно, самый самостоятельный из всех. Читает, стоя на приступке кафедры. Своеобразное повышение и понижение тона. Резкий и запоминающийся характер. Я помню лекции о Николае I, созд<ателе?> освобождения крестьян, и о Карамзине как „историке государей российских“, у которого все театрально и условно» [277] . Правда, в другом месте он самокритично признавался: «Незабвенный Ключевский и меня увлекал изложением некоторых периодов русской истории, но настоящего знания я из его лекций не вынес (разумеется, не по его вине)» ( Автобиография.С. 108).
276
Не очень убедительным кажется нам предположение С. И. Гиндина о том, что это был упоминавшийся выше «Котошихин»: обычная практика Брюсова состояла в том, чтобы написать не слишком внутренне для него значительный реферат как можно быстрее, а «Котошихин» был начат еще в декабре.
277
Брюсов Валерии.Из моей жизни. М., 1994. С. 204.
278
См.: Кузин Борис.Воспоминания, произведения, переписка; Надежда Мандельштам. 192 письма к Б. С. Кузину. СПб., 1999. С. 115.
Об окончании академического года (шестого зачтенного семестра из потребных восьми) у нас почти нет свидетельств. Лишь 21 апреля в дневнике помечено: «Экзамен из Богословия», да 8 мая там же: «Веч<ером> у Герье». Последняя запись показывает, что и на самом деле нормализация отношений достигла своего логического предела.
Летом Брюсов ненадолго съездил в Германию, в конце лета — в Малороссию к умиравшей от туберкулеза Е. И. Павловской, а после этого, в сентябре, женился (вряд ли испрашивая на то разрешение в университете). В архиве сохранился его студенческий билет с перечнем тех необязательных лекций, на которые студент Брюсов записался. Среди них «Тацит» и «Греческие древности» (В. А. Шеффер), семинар Ключевского [279] , «История средних веков» и семинар [280] П. Г. Виноградова, «История Римской империи» и «Папство» (М. С. Корелин), «История славян» (П. А. Лавров), «Историческая география» (М. К. Любавский), «История церкви» (А. П. Лебедев) и «Политическая экономия» (А. А. Чупров). Эти преподаватели также заслуживают внимания.
279
Согласно отчету Московского университета, в 1897 г. В. О. Ключевский в весеннее полугодие вел семинар с обзором источников русской истории, а в осеннее — обзор русской историографии, с чтением отрывков из изучаемых памятников.
280
Согласно отчету, в осеннем семестре 1897 г. Виноградов занимался со студентами чтением «Lex Salica», что несколько далее упоминается Брюсовым.
Прежде всего это касается члена-корреспондента Академии наук (впоследствии академика и профессора Оксфордского университета) Павла Гавриловича Виноградова (1854–1925), отношения Брюсова с которым определенно «не сложились». Большинство учившихся у Виноградова вспоминает его с благодарностью, но, в отличие от них, Брюсов пишет: «Проф. П. Г. Виноградов позволил мне совершенно формально отнестись к предметам, которые он читал: истории Греции и истории средних веков» ( Автобиография.С. 108). И в характеристиках профессоров: « Виноградов.Глупый, но скучный. Лекции его много жиже <чем у Герье>. Самодовольный и самоуверенный тон. Слушал я у него Lex Salica. Курс утомительный» [281] . Возможно, причины такого отношения раскрывают воспоминания В. Ф. Саводника: «Впервые я услышал имя Б[рюсова] на семинарии проф. Виноградова в так называемом] „гербарии“, мален[ькой] полутемной комнате в новом здании университета, ныне не существующем. Это было осенью 1894 или 95 года. Проф. Виноградов, кот[орый] в этом году читал нам курс истории древней Греции, предлагал слушателям ряд тем для семинарских работ. Одна из этих тем касалась политических воззрений Сократа; высокий черный студент в застегнутом на все пуговицы мундире встал и заявил, что он берет эту тему себе. <…> По-видимому, Брюсов был редким посетителем университета; по крайней мере, я его не помню на лекциях тех профессоров, которых я посещал. Не бывал он и на семинариях по древней философии кн. Трубецкого <…> Я не помню также, прочел ли он взятый на себя реферат о политических взглядах Сократа <…> Держался он в университете особняком и ни с кем из товарищей не сходился» [282] .
281
Брюсов Валерий.Из моей жизни. М., 1994. С. 204.
282
Поэт и ученый (Воспоминания о В. Я. Брюсове В. Ф. Саводника и письма к нему В. Я. Брюсова) / Публ. Е. М. Беня // Встречи с прошлым. М., 1988. Вып. 6. С. 99–100. Владимир Федорович Саводник (1874–1940) — впоследствии очень известный литературовед, педагог. О нем и его отношениях с Брюсовым см.: Тахо-Годи Е. А.Великие и безвестные. СПб., 2008. С. 232–248.
Но и остальные фигуры в списке заслуживают внимания как лучшие силы университета. Ведь среди них были Матвей Кузьмич Любавский (1860–1936), тогда блестящий молодой приват-доцент по кафедре русской истории, будущий ректор университета (1911–1917), Петр Алексеевич Лавров (1856–1929), тогда тоже приват-доцент, а впоследствии академик, незадолго до того отказавшийся от профессорского места в Варшаве, чтобы углубленно заняться славянскими древностями, известный экономист и общественный деятель профессор Александр Иванович Чупров (1842–1908), Алексей Петрович Лебедев (1845–1908) — доктор богословия, профессор по кафедре истории церкви, сумма трудов которого считается выдающимся достижением русского богословия, Михаил Сергеевич Корелин (1855–1899), профессор всеобщей истории, не только глубокий ученый, но и популяризатор, известный своими публичными лекциями. Разве что Валериан Александрович Шеффер (1864–1900), профессор по кафедре классической филологии, ничем особенным в истории не запомнился [283] . И все-таки Брюсов прохладно реагирует на занятия у них.
283
См. анекдот, зафиксированный в воспоминаниях известного впоследствии анархиста А. А. Борового: «Находясь случайно в семинарской библиотеке историко-филологического факультета, я был свидетелем, как студент-библиотекарь показывал крошечному профессору Шефферу маленькую книжечку стихов, дар студента-старшекурсника. В этом сборнике была строка, скоро получившая европейскую известность: „О, закрой свои бледные ноги“. Хохоту было без конца. Хохотал профессор, хохотали студенты» (Цит. по: Ашукин Николай, Щербаков Рем.Цит. соч. С. 95).
Скорее всего, это было связано с кругом занятий, которым Брюсов предался в то время. На первом месте следует назвать историю философии. 23 октября 1897 он пишет в дневнике:
«Мирная жизнь изо дня в день… Занят очень философией, читаю с Эдой [284] , пишу стихи.
Et vraiment je ne veux pas d’autre Paradis [285] .Кант, кот<орым> мы заняты в универс<итете>, меня увлек совсем. Лейбниц, кот<орым> я занимаюсь для семинарских работ, дает много для души. Б<ыть> м<ожет>, раньше „Corona“ и раньше 1 т<ома> „Ист<ории> лирики“ я напишу „Философские опыты“. (Содерж<ание>: I. Лейбниц. II. Эдг. По. III. Мэтерлинк. IV. Идеализм. V. Основания всякой метафизики. VI. Любовь (Двое). VII. Христианство)».
284
Так (вслед Баратынскому) Брюсов называл свою жену Иоанну Матвеевну, урожд. Рунт.
285
И вправду я не хочу иного Рая ( франц.). Последняя строка стихотворения П. Верлена «Puisque l’aube grandit, puisque voici l’aurore…» В переводе Г. А. Шенгели — «И мне поистине другой не нужен Рай!»; в переводе Б. Л. Пастернака — «Я про рай иной и слышать не хочу».
Из этого перечня особого разговора заслуживает пристальный интерес к философии Лейбница. Не случайно в ноябре этого года он пишет стихотворение, названное «К портрету Лейбница», которое несколько позже станет одним из знаков его прощания с бурной символистской молодостью [286] .
Те же самые интересы, что бывало у молодого Брюсова нечасто, доминировали на протяжении довольно долгого времени. Не только осенний семестр 1897/1898 учебного года он посвятил занятиям философией, но и весенний семестр — также. Это ясно видно по его дневниковым записям. Так, 29 января 1898 года читаем:
286
Несколько подробнее см. в примечании С. И. Гиндина ( ЛН.Т. 98, кн. 1. С. 398); Помирчий Р. Е.Из идейных исканий В. Я. Брюсова (Брюсов и Лейбниц) // Брюсовские чтения 1971 года. Ереван, 1973. С. 157–170; Кульюс С. К.Формирование эстетических взглядов В. Брюсова и философия Лейбница // Ученые записки Тартуского гос. университета. Тарту, 1982. Вып. 604. Единство и изменчивость историко-литературного процесса / Труды по русской и славянской филологии: Литературоведение. С. 50–63; Она же.Ранний Брюсов о философских основах мировоззрения Эдгара По (1890-е гг.) // Брюсовские чтения 1980 года. Ереван, 1983. С. 226–236.
«Я все еще не выхожу. Веду „тихую“ жизнь семейного человека, читаю своей жене вслух французские романы, по воскресеньям играю в винт и потихоньку пишу свою книгу „Литературные Опыты“; впрочем, прочел много книг, прочесть которые „собирался“ давно — среди них Дю Преля („Филос<офия> Мист<ики>“), „Пролегомены“ Канта, Аллан-Кардека, „Еврику“ Эдг. По, „Ист<орию> англ<ийской> литературы“, Бельтова „К вопросу о монизме“ etc.
Занятия философией как-то убивают поэзию. Поэзия требует для себя известной наивности мысли. Ум, искушенный метафизическими тонкостями, отказывается от приблизительности стихотворного языка».
2 февраля:
«Сегодня рождение жены. Она в церкви.
Окружаю себя книгами и тетрадями. Вновь и вновь вникаю в Лейбница, в Канта, читаю Державина, „Гамлета“… Обратиться в книжного человека, знать страсти по описаниям, жизнь по романам — а, хорошая цель!»
6 февраля:
«Предаемся безумию ласк.
Смешались дни и ночи…Мне вспоминается что-то прошлое, прошлое. И странный контраст между моими холодными занятиями Лейбницем и Херасковым и этими порывами, минутами отдыха, минутами изнемогающих оргий…»
Очевидно, что университетские занятия стимулировали разнообразные интересы Брюсова того времени. Видимо, интерес к марксизму был вызван прослушанным курсом политической экономии (в конце марта он записал в дневнике: «Видал Курсинского и Саводника, бывал на „заседаниях“ наших обществ, защищал экономический материализм и проповедовал монады»); философия каким-то образом связывалась со спиритизмом (книги Аллан-Кардека и Дю-Преля), а интерес к Эдгару По связывал занятия литературой с собственными поэтическими интересами Брюсова и, конечно, с его пристальным вниманием к творчеству Бальмонта, неутомимого пропагандиста По. В связи с этим не лишне будет привести запись от 12 марта 1898 года: «В кружке, где Викторов читал реферат о „Eureca“ Эдг. По, дамы были пленены (г-жа Шиль и др.), мужчины отнеслись довольно-таки критически к этой проповеди интуиции».
Но даже и эти интересы отступили на задний план, когда пришлось интенсивно заниматься, чтобы получить необходимый для завершения учения зачет восьми семестров. В конце марта Брюсов записывает в дневнике: «Все две недели для меня погибли. Пришлось подводить итоги с университетом, писать для Герье, для Виноградова, для Ключевского — и о Учредительном Собрании, и о „Lex Salica“, и о путешествии Олеария… Рефераты изготовлялись в ночь и, вероятно, стоят невысоко».
Как бы то ни было, своей цели Брюсов добился. В дневнике 14 июня 1898 года находим запись: «Получил „свидетельство о зачете 8 семестров“ и рад. Мои последние письменные работы были исполнены так плохо, так ремесленно, что поистине я заслуживал „незачета“».