Вокруг света. № 3, 2022 г. Литературный сборник
Шрифт:
– Да, кто, кто?
Он наклонился еще ближе ко мне. Говорил:
– Есть такой человек. Такой человек, который все знает…
– Кто, кто?
– Григорий Ефимыч…
При этом имени я встрепенулся:
– Распутин?
– Да. Он может сказать, если захочет, кто убил Андрюшу Ющинского.
Но я уже пришел в себя. Сверкнула мысль: «Этот демиевский почтмейстер пытался меня загипнотизировать. Но я не засну!»
В это же мгновение он положил свою руку на мою. И воскликнул:
– Ну и нервный же вы человек, Василий Витальевич!
Я ответил:
– Да, я нервный человек. И потому не будем продолжать этот разговор. К Распутину не считаю возможным обращаться. Благодарю вас за сочувствие.
И встал.
Он ушел, а я думал о том, что Распутин, как говорили, принадлежит к секте так называемых сибирских хлыстов. Это таинственная секта, отличающаяся развратом на религиозной почве. Ее учение вкратце. Без раскаяния нет спасения. Без греха нет раскаяния. Надо грешить, чтобы раскаиваться и в раскаивании обретать спасение.
Хлысты всегда были именно сектой, в коллективе они развивали свои способности. Способности же хлыстовские таинственны и могущественны. Распутин не был один. Вокруг него всегда был круг людей, ему подчинявшихся и, может быть, от него некоторым приемам научившихся. Я знал, что и в Киеве у него есть какие-то опорные пункты. Когда он приезжал, он иногда жил у некого Размитальского. Он был содержателем ссудной кассы, маленьким банкиром. Размитальский был еврей, быть может, крещеный. Во всяком случае, он был твердый монархист. Когда его арестовали после Октябрьской революции, спросили:
– Вы монархист?
Он ответил безбоязненно:
– Да, я монархист. Был и есть…
– Но не будете больше!
И его расстреляли.
Но это случилось позже, в 1917-м или 1918-м. А тогда, в 1913-м, после ухода почтмейстера я ощущал прикосновение какой-то тайны и думал: «Прислали его ко мне… Размитальский или сам Распутин… Или он пришел сам по себе?»
Этого я никогда не узнал и не узнаю. Впрочем, тогда, в 1913 году, для лиц моего образа мыслей всякое общение с Распутиным почиталось невозможным. Мы думали, что Распутин губит династию и с ней и Россию.
Теперь же я думаю, что, может быть, стоило запачкать свои «белые руки» и познакомиться с Распутиным. Если бы он действительно сказал мне, кто убил Ющинского, это имело бы великие и благотворные последствия. Но былого не вернешь.
Теперь перенесемся в Константинополь, нынешний Стамбул. Начало 1921 года… Между русскими эмигрантами в то время в ходу был следующий анекдот. Один эмигрант телеграфирует другому на французском языке: «Six joues baisent gros chat» [3] .
3
Шесть щек целуют жирного кота.
Бесстрастная барышня приняла телеграмму, хотя ничего не поняла. Ей-то какое дело!
Через короткое время был получен ею же ответ: «Ісі dix» [4] .
Барышня пожала плечами, но при случае кокетливо спросила с милой улыбкой:
– Что значила ваша телеграмма и ответ? Не будет нескромным узнать? Вы как будто загрустили, monsieur?
Он ответил:
– Вы угадали: я загрустил. Моя телеграмма, если ее прочесть по-русски, обозначает: «Сижу без гроша».
4
Здесь десять.
– А вторая? Ответная?
– «И сиди!»
Барышня весело засмеялась, но сказала:
– Не огорчайтесь, помощь придет.
Не знаю, как в анекдоте, пришла ли помощь. Но ко мне она пришла. И именно тогда, когда я с полным правом мог телеграфировать: «Сижу без гроша», если бы знал, кому телеграфировать. Я очень голодал. Помощь пришла, но не по телеграфу, что не важно. И когда это случилось, меня разыскал неизвестный мне совсем молодой офицер.
– Простите, пожалуйста… Моя фамилия вам известна: я сын такого-то.
Я припомнил его отца, но ответил загадочно:
– Я понял…
На самом деле я совершенно не понял, почему сын такого-то разыскал меня в Константинополе. Надо принять во внимание, что в этом два раза тысячелетнем городе было всего несколько улиц, имевших общеизвестные названия. Остальные очень редко имели надписи, а номеров домов совсем не было. Чтобы разыскать кого-нибудь, требовалась известная настойчивость.
Мой гость продолжал:
– Мне, конечно, очень совестно затруднять вас, но к этому меня довела нужда. Я просто голодаю. Хоть что-нибудь…
Я смотрел на него с очень смешанным чувством: сочувствие, жалость и вместе с тем не торжество, а просто радость.
Он прибавил:
– Во имя ваших отношений с моим отцом…
Я дал ему, что мог… Немного, потому что получаемая мною помощь расплывалась на целый ряд лиц. Но он горячо меня поблагодарил: бедняге и эти гроши были дороги – он мог утолить голод.
Он ушел, а я думал: «Я еще разбогатею, дав ему эти несчастные деньги. Его отец был тот товарищ прокурора (это обозначает помощник прокурора), который 20 января 1914 года обвинил меня в Киевском окружном суде в совершении преступного деяния, именуемого «распространение путем печати заведомо ложных обвинений против высших должностных лиц». Обвинял и добился осуждения».
Этот человек сделал мне очень больно. Свою обвинительную речь он начал, держа в руках номер «Киевлянина», так:
– Приняв редакторское перо из рук скончавшегося Димитрия Ивановича, он дал клятву, что никогда ложь не запятнает честных страниц газеты «Киевлянин». Мы все, читатели «Киевлянина», приветствовали такое начало. Но прошел месяц, всего месяц! И новый редактор нарушил священную клятву. Он запятнал когда-то честные страницы «Киевлянина» ложью. И вот почему В. В. Шульгин сейчас занимает эту скамью, скамью подсудимых. Он обвиняется в распространении путем печати заведомо ложных сведений о высших должностных лицах, в частности о прокуроре палаты Чаплинском.