Вокруг трона
Шрифт:
Предупреждение, отправленное ему из Петербурга дружеской рукой, застало его среди этих празднеств. Он узнал, что в этой безумной игре, которой забавлялся в продолжение нескольких недель, он поставил на карту свое положение, и что карта его побита. Еще раз отпуская его от себя, Екатерина имела свои причины, неизвестные ему и, может быть, ей самой не вполне ясные. Но она чувствовала, что на этот раз дело шло не о славе ее фаворита и не об интересе государства, и в то же время, как она так восхваляла г-же Бельке достоинство и красоту своего посла, она уже готовилась дать ему преемника. Фаворит уехал 8/29 августа 1771 г., а две недели спустя Васильчиков уже поселился в специальных апартаментах избранников.
Можно себе представить впечатление, произведенное полученным известием, испуг главного заинтересованного лица, смятение окружающих. Праздник был прерван; Орлов вскочил в кибитку и помчался в Петербург, до которого больше полутора
Однако он еще не отчаивался. Он был не из тех людей, которые идут наперекор судьбе; он не стал приступом и отчаянной борьбой пытаться вернуть потерянное положение: у него на это не хватало силы воли; он прежде времени ослабел. Но он умел сохранить наружное спокойствие и не показал виду, что расстроен. Екатерина боялась сначала какой-нибудь отчаянной выходки с его стороны, последствий которой нельзя было предвидеть. Говорят, будто она приказала переменить все замки в комнатах нового фаворита и поставить патрули по всем дорогам к Петербургу. Она вздохнула, когда узнала, что Орлов покорно исполнил ее волю и поселился в Гатчине. Но она желала добиться, чтобы Орлов отказался от занимаемых им должностей. Она начинала устраивать дело осторожно и робко, посылая то Бецкого, то Олсуфьева, то Чернышева, удваивая любезности и заманчивые предложения. Трудно решить, какое чувство руководило ею при этом. Ее поведение составляло загадку даже для самых приближенных к ней людей. Она не желала видеться с экс-фаворитом, но писала ему каждый день. По-видимому, сильно увлеченная новой страстью, она тем не менее интересовалась, что ест и пьет бывший предмет ее любви, и даже лично выбирала для него белье. В то же время она была до того взволнована и нервна, что оставляла без решения самые неотложные государственные дела, так как не в состоянии была принимать своих министров. Одни ли страх так смущал ее? Французский уполномоченный в делах, по-видимому, того мнения. 1-го декабря 1772 г. он пишет:
«Императрица удостоверилась, что больше тысячи гвардейских солдат состоят на жаловании у графа Орлова и что он приобрел расположение духовенства... У него, говорят, десять миллионов рублей капитала; поэтому императрица боится его и предпочитает уладить дело мирно».
И несколько дней спустя:
«Прошел слух, что Орлов приехал переодетый на маскарад; по сходству экипажа и ливреи подумали, что это он въехал на дворцовый двор. Императрица убежала в апартаменты графа Панина».
Впрочем, другие подробности заставляют предполагать, что более нежное чувство примешивалось у Екатерины к этому банальному опасению; а красавец Орлов со своей стороны делал все, чтобы вызвать и поддержать оба чувства. Когда императрица потребовала от него, чтобы он возвратил ей ее портрет, осыпанный бриллиантами, который уже не должен более носить на груди, он прислал бриллианты и удержал портрет, говоря, что передаст его не иначе как в те руки, которые вручили его ему. Угрозы, к которым Екатерина пыталась прибегнуть, не пугали его. Когда она вздумала заключить его в Ропше, он говорил, что будет очень рад принять ее там, как хозяин. Императрица наконец оборвала затянувшиеся переговоры указом, объявляющим Орлова отрешенным от занимаемых им должностей и дающим ему позволение – равное приказами – предпринять путешествие для здоровья. Но он объявил, что чувствует себя прекрасно и не тронется с места иначе, как для того, чтобы отправиться в Петербург.
Кончилось тем, что он поехал туда, но достоверно неизвестно, с ее ли согласия. Он явился там в новом блеске, так как тем временем указом от 4 октября 1772 г. ему пожалован был титул князя. Он приехал ко двору и присутствовал, как в былые дни, при игре императрицы в карты. Он был весел, оживлен и остроумен. Екатерина обращалась к нему с вопросами, и он отвечал без малейшего стеснения; говорил о посторонних вещах. На следующее утро он ездил по городу со спутником, к которому относился по-дружески: этот спутник был – новый фаворит. Орлов разговаривал с ним и со всеми, кого встречает, о перемене в своей судьбе, шутя над своим падением, так что собеседникам становилось неловко. Он явился с визитом к великому князю; а министры, предупреждая его, спешили на всякий случай, к нему. Вечером он посещал притоны разврата и открыто кутил с публичными женщинами. По-видимому, он не намеревался бороться с соперником или мстить виновникам своей немилости. Он громко восхвалял бескорыстие и патриотизм Панина, своего опаснейшего врага. Когда ему подали от придворной конюшенной части плохую карету, запряженную двумя клячами, он отнесся к инциденту шутливо, рассказывая только, как тот самый чиновник, который отдал сие распоряжение, пришел к нему однажды, когда он жил еще во дворе, и застав его в постели, почтительно поцеловал мясистую часть его тела, случайно обнажившуюся.
Все были уверены при дворе, что красавец Орлов займет положение, подобное тому, которое занимал Алексей Разумовский в последние годы царствования Елизаветы, когда Шувалов постепенно занял во дворе место, которое теперь занимал Васильчиков. Экс-фаворит каждый день начал получать знаки благоволения и щедрости императрицы: на него сыпалась дары деньгами и натурой, и он, казалось, еще сам раздавал милости: благодаря ему, дочь его друга, генерала Бауера, производится в фрейлины; он доставляет орденскую ленту князю Вяземскому, которому покровительствует. Но общая уверенность оканчивалась общим разочарованием.
В начале 1773 г. Орлов исчезает. Он проводит конец зимы в Ревеле. Он по-прежнему веселый, хороший товарищ, дает великолепные празднества, ухаживает за дамами местного дворянства и горожанками, танцует с теми и другими, при случае еще разыгрывая роль коронованного лица, как будто он вовсе не спустился с той высоты, на которой стоял. Он добывает орден св. Анны графу Тизенгаузену, дарит принцу Гольштинскому поместье, принадлежащее казне; и Екатерина скрепляет своей подписью его щедроты. Весной – новая неожиданность: он опять в Петербурге и снова занимает все свои прежние должности. Он не блестит в них своим знанием, если, например, верить Дюрану:
«На этих днях, во время упражнений на полигоне, князь Орлов выказался большим новичком, чем какой-нибудь школьник, хотя он и числится начальником артиллерии, генерал-аншефом и стремится к военным почестям и славе. Каждая эволюция солдат его удивляла. Он спрашивал: „Зачем это? Что собираются делать“? А когда войска стали подходить к валу по блиндажу, он удивился: „Куда они спрятались?“ Все переглядывались, опустив глаза».
Ослеплена, увлечена и покорена ли им Екатерина снова? Нет, если верить ее собственным словам в разговоре, приписываемом ей, с одним близким лицом:
«Я многим обязана семье Орловых; я их осыпала богатствами и почестями; я всегда буду им покровительствовать, и они могут быть мне полезны; но мое решение неизменно: я терпела одиннадцать лет; теперь я хочу жить, как мне вздумается и вполне независимо. Что касается князя – то он может делать вполне что ему угодно: он волен путешествовать или оставаться в империи, пить, охотиться, заводить себе любовниц... Поведет он себя хорошо – честь ему и слава, – поведет плохо – ему же стыд».
И он покрыл себя стыдом, как утверждает один хорошо осведомленный чиновник, слова которого повторяет Дюран: «По природе – он русский мужик, и им он остается до смерти. Он жил в утонченной роскоши одиннадцать лет, и за это время, кажется, должен бы привыкнуть к самому изысканному столу. Теперь, когда он уже не в фаворе, но все же имеет 250 тысяч годового дохода и обстановку, стоящую двадцать миллионов на наши деньги, так что мог бы жить в довольстве большим барином, вдали от двора, или даже при нем, знаете ли вы, какую жизнь он ведет? Одни сутки он пробыл в Гатчине. На следующий день приехал сюда (в Петербург). С утра до вечера он с фрейлинами, оставшимися во дворце (императрица в Царском). Обедает с ними и ужинает. Сервировка неряшливая, кушанье отвратительное, а князю между тем, очень нравится... В нравственном отношении не лучше. Он забавляется пошлостями; душа у него такая же, как вкусы, и для него все хорошо. Он любит так же, как ест, и ему все равно, что калмычка или финка, что первая придворная красавица. Настоящий бурлак».
Осведомленный придворный считал карьеру экс-фаворита законченной или, по крайней мере, влияние – навсегда ушедшим из его рук. Однако он ошибался и вводил также в заблуждение французского дипломатического агента, потому что несколько недель спустя последний писал:
«Преемником Панина будет без сомнения какое-нибудь ничтожество, которому покровительствует князь (Орлов), снова вошедший в милость и пользующийся вчетверо большим доверием, чем тогда, когда он жил в апартаментах самой императрицы».