Волчицы из Машкуля
Шрифт:
Молодой человек, приветливо улыбнувшись, обратился к нему:
— Друг мой, вы, должно быть, ищете двух девушек: одну верхом на караковом жеребце, другую — на рыжей кобыле?
— Во-первых, сударь, я вам вовсе не друг, потому что мы с вами незнакомы, во-вторых, я ищу не двух девушек, а моих собак, — грубо ответил человек в блузе. — Какой-то дурень отвлек их от преследования волка и направил по следу зайца, упущенного им перед тем, как и положено такому растяпе.
Юноша закусил губу.
А человек в блузе, в ком читатели, вероятно, уже узнали Жана Уллье, продолжал:
— Ну да, я все это видел с высоты Ла-Бената, а когда волк повернул назад, чтобы сбить собак со следа, я спустился вниз; с радостью отдал бы награду, которую обычно жалует мне господин маркиз де Суде, лишь бы пройтись хлыстом по спине этого невежи!
Тот, к кому он обращался, счел неуместным и дальше играть роль, взятую на себя вначале, и из всей язвительной речи Жана Уллье, выслушанной им так, словно она к нему не имела никакого отношения, обратил внимание лишь на одно слово.
— А! — воскликнул он. — Так вы из людей маркиза де Суде?
Жан Уллье исподлобья взглянул на своего незадачливого собеседника.
— Я не из чьих людей, — ответил старый вандеец, — а у маркиза хожу за собаками, и столько же для собственного удовольствия, сколько для того, чтобы помочь хозяину.
— Странное дело, — заметил молодой человек, как будто обращаясь к самому себе, — за все шесть месяцев, что я живу у матушки, мне ни разу не доводилось слышать, что маркиз де Суде был женат.
— Раз так, сударь мой, — перебил его Жан Уллье, — считайте, что узнали от меня, а если вам это не по нраву, вы от меня еще кое-что узнаете, понятно?
И, произнеся эти слова с непонятной для собеседника угрозой, Жан Уллье, не заботясь больше о расположении духа, в каком останется его собеседник после встречи с ним, круто повернулся и, прервав разговор, быстро зашагал по дороге на Машкуль.
Оставшись один, молодой человек сделал еще несколько шагов в направлении, в котором он двигался после того, как расстался с девушками, а затем свернул налево и пошел напрямик через поле.
В поле пахал крестьянин.
Это был человек лет сорока, выделявшийся среди земляков из Пуату смышленой и хитроватой физиономией, свойственной уроженцам Нормандии; щеки у него были румяные, взгляд — быстрый и проницательный; казалось, что он все время старался скрыть дерзкое выражение глаз, беспрерывно моргая. Вероятно, он надеялся с помощью этой уловки приобрести глуповатый или, по крайней мере, добродушный вид, обезоруживающий недоверчивого собеседника; однако его насмешливый рот с приподнятыми уголками, похожий на рот античного Пана, выдавал, несмотря на все его усилия, смешение в его венах ле-манской и нормандской крови.
Хотя пахарь и видел, что молодой человек направляется прямо к нему, он не прекратил работу, ибо знал, сколько труда ему понадобится, чтобы вновь заставить лошадей бороздить эту твердую глинистую землю, поэтому он не отнимал рук от плуга, как будто был один, и только дойдя до конца борозды, повернув лицом упряжку и установив плуг для продолжения работы, изъявил желание вступить в разговор, в то время как его лошади могли передохнуть.
— Ну что, — сказал он почти развязным тоном, — хорошо ли мы поохотились, господин Мишель?
Вместо ответа молодой человек снял с плеча охотничью сумку и бросил к ногам крестьянина.
Сквозь плотную сетчатую ткань тот заметил шелковистую желтоватую шерсть зайца.
— Ого! — сказал он. — Капуцин! Для начала совсем недурно, господин Мишель.
С этими словами он вытащил зайца из сумки, осмотрел его взглядом знатока, легонько пощупал брюхо, как если бы он слабо надеялся на то, что столь неопытный охотник, каким, казалось, был г-н Мишель, примет необходимые меры предосторожности для сохранения дичи.
— Ах ты дьявольщина! — воскликнул он, закончив осмотр. — Да он стоит три франка десять су как один лиар! Славный у вас получился выстрел, господин Мишель, вот что я вам скажу. И вы, должно быть, нашли, что куда интереснее свертывать из книг пыжи, чем читать их, как вы это делали час назад, когда мы повстречались.
— Вот уж нет, папаша Куртен, — ответил юноша. — Я все-таки больше люблю свои книги, чем ваше ружье.
— Может, вы и правы, господин Мишель, — ответил Куртен, по чьему лицу промелькнула тень недовольства, — если бы ваш покойный отец был того же мнения, с ним бы ничего не произошло. Что до меня, то я, если б мне, бедняге, не надо было работать по двенадцать часов в сутки, охотился бы не только по ночам.
— Так, значит, вы по-прежнему посещаете ваш шалаш, Куртен? — осведомился молодой человек.
— Да, господин Мишель, время от времени, чтобы развлечься.
— Придется вам иметь дело с жандармами!
— Ба! Бездельники они, ваши жандармы. Не поймать им меня, слишком поздно просыпаются.
А затем, придав лицу то хитроватое выражение, какое он обычно старался скрыть, добавил:
— Право же, господин Мишель, я в этих делах смыслю побольше, чем жандармы. Второго Куртена в наших краях не найдешь, и единственное средство помешать мне охотиться — это сделать меня егерем, как Жана Уллье.
Но Мишель ничего не ответил на этот прозрачный намек, а поскольку он не знал, кто такой Жан Уллье, то вторая половина фразы осталась для него столь же непонятной, как и первая.
— Вот ваше ружье, Куртен, — сказал он, протягивая его крестьянину. — Благодарю вас за то, что вы решились одолжить его мне. Намерения у вас были самые добрые, и не ваша вина, если я не нахожу, как все остальные люди, удовольствия в охоте.
— Надо попробовать еще разок, господин Мишель, надо войти во вкус: чем позже начнешь, тем лучше дело пойдет. Я слышал от любителей устриц, съедавших за обедом по тридцать дюжин, что до двадцати лет они и смотреть на них не могли. Выходите из замка с книгой, как сегодня утром, и госпожа баронесса ни о чем не догадается; зайдите к папаше Куртену на его поле — эта хлопушка всегда будет в вашем распоряжении, и, коли работа терпит, я подниму для вас дичь. А сейчас пойду поставлю ружье в козлы.