Волчий гон
Шрифт:
– Забурли, моря кипучие, засверкай, мечи громовые, всполыми, огни ярые! Се творится слава преогромная Перуну могучему...
Поднялся ветер. Север начал глухо рокотать и полыхать зарницами молний. Бесовы дети, радуясь и смеясь, еще громче грянули хвалу Перуну. Боги живых ослабели настолько, что повинуются каждому их слову, с отвращением думал Гъюрг. Отделившись от славословящих, он незаметно, в обход, пробрался к кумирам, затаился в тени позади высоких чуров. Жрецы отвлеклись от жертвы и кланялись надвигающейся грозе, бормоча свои нечистые требы. На богов-кумиров никто не смотрел. Гъюрг узнал Перуна по молнии, прорисованной внизу хмурого лица бога. Светлое капище. Наверняка где-то должно быть и темное, с чурами, на которых прорезаны затылки богов, смотрящих в мертвый мир. Тайные святилища, куда дорога открыта только посвященным...
Гъюрг достал из сапога нож, взмахом разрезал жилы на запястье. Кровь мгновенно набухла в ране. Он приложил разрез к губам Перуна. Бог должен пить кровь, чтобы возродить свои силы. Пусть Перун, Хозяин неба, вернет себе толику прежней мощи и разгневается как следует на упыриных прихвостней.
Измазав кумир кровью, Гъюрг, согнувшись, подобрался к чурбану с жертвой и бадьей-братчиной. Отодвинул крышку, привстал, развязал штаны. Тугая струя ударила в борщ, потом полила все остальное. Оскверненная жертва разгневает бога еще сильнее. Но большую часть ее разделят между собой бесовы дети. Пусть узнают, что Перун не принял их нечистых подношений.
За сверканием молний его никто не видел, сильный ветер прибивал костры низко к земле, задувал. Закончив, Гъюрг не спеша отодвинулся в сторону, за круг богов. И вдруг кто-то окликнул его:
– Эй! Ты что тут делаешь? А ну стой!..
Чья-то рука вцепилась ему в плечо и попыталась развернуть. Гъюрг небрежно сбросил руку, повернулся сам и с размаху всадил кулак в физиономию парня. Тот улетел далеко в кусты и притих. Но Гъюрга заметили. Двое или трое двинулись в его сторону, крича. Громыханье молнии заглушило их голоса. Гъюрг по-волчьи прыгнул к лесу и привычно запетлял между деревьями. Погони не было.
Стремительно упавший ливень вымочил его до нитки. Но не грозой он был растревожен. Нахлынувшая смертная тоска уже не имела отношения ни к богам, ни к людям.
Пора было уходить, вот что болело в нем. Вот что безостановочно гнало вперед. Желание вдосталь насытиться усталостью тела, которую он не испытывал уже долго, очень долго, ощутить пряный запах пота, слышать бег разгоряченной крови, быстрый трепет сильного сердца. С тех пор как он стал неприкаянным странником по миру, нечасто удавалось испытать вновь это удовольствие. Нечасто, потому что мало кто из волчьего рода мог услышать его, мало кто мог сделать то, что нужно сделать. Даже оба лика Перуна, и дневной, и ночной, не могли помочь ему.
Охота не завершится, пока не преткнется волчья кровь...
Лес кончился. Прямо за ним начался город. Небо, закрытое тучами, матово светлело. По инерции пробежав еще немного, Граев споткнулся и чуть не свалился на дорогу, когда ему без предупреждения вернули собственное тело.
Он был зол и обескуражен. Все это время он пробыл немым свидетелем, выброшенным куда-то на задворки самого себя. Фантом забрал его тело, как пальто, немножко попользовался, а теперь отдал обратно. Получите и распишитесь. Претензии к сохранности имеются? Еще бы – располосовал руку, сволочь, кровь под дождем не останавливается. Граев выругался. Он был мокрый, грязный, голодный, истекал кровью и к тому же шлепал по водяным потокам на асфальте в одних носках. Долго вспоминал, куда делись ботинки, пока не сообразил, что, видимо, так, босиком, и сбежал от привидения.
Денег на бомбилу в мокрых, слипшихся карманах, конечно, не было. Собственно, и бомбил в пять утра под проливным водопадом тоже не было. От парка (разумеется, это был парк, а никакой не настоящий лес) до дома не меньше полутора часов ходьбы. В носках.
По дороге Граев утешался тем, что городским язычникам, колдующим по ночам в парке, досталось от волосатого анахронизма не меньше. И поделом. Нечего ерундой заниматься. Граев специалистом по религии не был. Но высшее образование кое-как все же позволяло отличить древние природные верования предков от халтурной смеси индуизма и христианства, приправленной, как горошком, именами из славянского пантеона.
В бедро впивалась какая-то дрянь. Граев с трудом впихнул руку в карман напитанных водой штанов и вытащил кусок древесной коры. На гладкой стороне был вырезан рисунок. Граев спрятался от хлестких струй ливня под первым попавшимся козырьком, повернул кору к горевшему еще уличному фонарю, вгляделся в изображение. Страшилище, похожее на трехглавого крокодила о шести ногах, вот-вот настигнет добычу – зверя с угловатыми очертаниями мосластого волка.
До хруста сжав челюсти, Граев зашвырнул кору в урну.
Волк был некрупный, не матерый – из молодняка, но уже не щенок. Бурая, в рыжину, шкура отливала на уходящем солнце темной медью – редкий для волка окрас сулил удачу в деле. Кровь густо запеклась на морде – нож вошел точно в глаз.
Гъюрг выслеживал стаю всю ночь и половину дня. Подбирался близко – волкодлаки умеют брать у убитого зверя его запах, сохранять его и, когда нужно, заглушать им свой, человечий. Стая была в два десятка голов, самки со щенками и несколько крепких, осторожных самцов. Если бы рядом был Микила или кто-нибудь из побратимов, Гъюрг вышел бы и против всей стаи, чтобы добыть одного-единственного зверя. Но оборотни остались далеко. Не долго им было и передумать – наказать по-свойски собрата за добровольное изгойство. Гъюрг ушел в глухие болота, чтоб не попасться неволей кому из них на глаза. Ушел бы и совсем, в другие края, но дело кровное держало.
Хитростью, взятой когда-то от вожака, и приманками он незаметно отбил от стаи самца и увел обманутого зверя далеко в сторону. Бой был честный, один на один, волк против волка, клыки против ножа. Душа зверя не должна быть оскорблена смертью, принятой от врага, который бы прятался в кустах и бил стрелой из лука.
Взвалив тушу на плечи, Гъюрг унес ее к своему временному логову на болотах. Впереди, чтобы все подготовить, была целая ночь. На рассвете он должен отправиться в путь.
Еще до темноты он снял шкуру со зверя. Разложил до времени на траве, подсыхать. С приходом ночи разжег большой огонь, шепча Сварогу слова благодарности. В свете яркого пламени взрезал брюхо обезображенного зверя. Отбросил нож и обеими руками залез в волчье нутро. Вырвал сердце, потом печень. Обращаясь к духу убитого волка, он просил прощения за то, что отнял у него жизнь, а теперь забирает еще не остывшую жизненную силу. Сила нужна ему теперь для отмщения. Чтобы душа мертвого не являлась живым, тревожа, требуя возмездия для убийцы. Чтобы была принесена примирительная жертва богам, оскорбленным пролитой не для них кровью. Сила нужна, чтобы не дрогнула рука, не подвело чутье, не обманул глаз. Гъюрг по-братски просил зверя отдать ему свою волчью сноровку, волчий нюх, волчье темное знание. Насадив сердце и печень на жердину, он обуглил их на огне, чуть остудил и жадно начал рвать зубами полусырое, с кровью мясо.
Наевшись, запил болотной водой из кожаного меха. Снова полез в звериное склизкое нутро, нащупал желчный пузырь, аккуратно вынул. Волчья желчь обладает колдовским свойством делать неуязвимым воина и убивать врага – это знал каждый из оборотнического братства. Гъюрг стянул с себя рубаху, макнул палец в густую темную жидкость и провел полосы на щеках, на лбу и груди. Потом вымазал в желчи лезвие ножа, топор, наконечники обоих копий. Когда волчий яд подсох, воткнул копья древками в топкую землю и осторожно растянул на остриях снятую шкуру.