Волчий капкан
Шрифт:
– Извинения ни к чему, я тебя прекрасно понимаю. Самой, правда, в подобное положение попадать не приходилось, но могу себе представить… Миленький мой Медвежонок! А я-то голову ломала, почему ты не звонишь… чего только не передумала. Давай попробуем вместе поискать выход. Тысяча левов деньги немалые. Особенно, когда их нужно найти за один день. Но кое у кого водятся суммы и покрупнее…
– Я согласен на любые проценты… Хотя не знаю, как смогу их выплачивать.
– Положись на меня. Мир не без добрых людей.
– Никто не дает денег просто так.
– Это не твоя забота. Я за тебя поручусь, дам слово сама вернуть долг. Разумеется, пока ничего не могу обещать, но попытаюсь.
– Нет, я так не могу. Я и так тебе слишком многим обязан, дальше некуда.
– Ладно, ты что-то чересчур сентиментален. Речь идет о судьбе твоего брата… и твоей матери.
– Хорошо, я на все согласен. Готов душу дьяволу продать.
Она повалила меня на постель и сказала:
– Ну, для такого мужчины, как ты, это не цена…
Страсть
ГЛАВА ВТОРАЯ
Мне не впервой встречать новичков в нашем учреждении; опыт научил меня первым подавать руку подчиненному, по-моему, это с самого начала настраивает на откровенность и близость, не располагая к панибратству.
Так я поступлю и со старшим лейтенантом Вылковым, хотя тут случай особый, коса, как говорится, может и на камень найти.
Из его личного дела мне стало ясно, что человек он своенравный и по-своему чувствительный, – страсти в нем кипят, но голова остается холодной. (Я имею в виду его отношения с Десиславой Стояновой). Мне это нравится. Что мне не нравится – так это его склонность замыкаться в себе, на свой страх и риск искать решение проблем, не прибегая к помощи более опытных товарищей.
Стеснительность и амбиция зачастую лишь две стороны одной медали; влияя друг на друга, эти черты характера как бы вырождаются – амбиция становится болезненной. Неужто он возомнил себя прирожденным разведчиком? Что бы могли означать слова генерала о том, что парень давно горит желанием? Нам же ясно было сказано: берете на работу спортсмена, борца, чемпиона Европы. Я готов обеспечить ему все – свободное время, моральную поддержку, уважение, но не более того. Я хотел, чтобы вакантное место занял специалист, а мне присылают человека, которого надо учить, к тому же (если мои догадки насчет его характера подтвердятся) заранее уверенного, что всех изумит. Небось за спиной у меня будет посмеиваться в кулак – мол, я три раза сам спасал свою шкуру, на моем счету и красивая женщина, и красиво подтвердившиеся догадки, а вы говорите… Нет, в нашем деле чудес не бывает. Работаем мы, как ломовые лошади, и работу эту далеко не всегда назовешь интересной. К тому же мне что-то неохота на старости лет нянчиться с честолюбивыми молокососами, у меня и опытных помощников хватает. Именно это он должен уяснить с самого начала и не питать излишних иллюзий. В конце концов, на его месте любой усомнился бы в намерениях Десиславы-Деси и, потянув ниточку от Така-бара и тамошнего художника к Мюнхену и Вене, связал бы все это с отчаянными просьбами софийской "дамы полусвета" во Что бы то ни стало согласиться на диковинную операцию. Тут уж хочешь – не хочешь, а призадумаешься. Однако я, кажется, забыл рассказать вам конец этой истории? Итак, на чем мы остановились?
На следующий день Деси прибежала запыхавшаяся и ужасно взволнованная. Она раздобыла тысячу левов и договорилась о рассрочке. Пырвану они, однако, достанутся только при одном условии: он должен исполнить ее старое желание и избавиться от проклятого рисунка. Пусть думает, что хочет, но сейчас она своего не упустит, не на такую напал. Да, шантаж, больше это никак не назовешь. Не будет упрямиться, как осел, когда ему только добра желают! Значит, одним выстрелом двух зайцев хочет уложить, с горечью улыбнулся Пырван, закатывая рукав.
Но главное – успокоить маму, все остальное пустяки. И о моем спокойствии не грех подумать, прощебетала Деси. Пойдем, хирург нас уже ждет. Деньги получишь сразу же после операции. Он мне обещал, что тебе совсем не будет больно. Вот увидишь, как мы будем счастливы, Медвежонок!
Два часа спустя они вместе с хирургом пребывали в помещении, меньше всего походившем на операционную. Вечером к ним присоединился и некий иностранец – такие дела обычно без них не обходятся! Настойчивый покупатель татуировки, пустившийся из-за нее в такой далекий путь и потративший массу драгоценного времени, категорически отрицал свою причастность к гангстерским нападениям в Токио, Мюнхене и Вене, однако обо всем остальном был прекрасно осведомлен. Пусть господа его извинят, бизнес есть бизнес, тут он ничего предосудительного не находит: за деньги можно купить и совесть, и душу, а тут – какой-то кусочек человеческой кожи. Он-то чем виноват, что на свете полно дураков? Их отпустили, всех троих. Привлечь их к ответственности могли только за попытку вывоза художественных ценностей, однако не все тут было однозначно, да и история слишком маловероятная, чтобы ее раздувать. Иностранец поторопился уехать, не солоно хлебавши и расстроенный из-за того, что нарушил клятву коммерсанта. Хирургу-сребролюбцу пришлось перебраться в провинцию, не подозревая (хотя, в сущности, почему бы и нет?), что моральное осуждение искупается долгие годы. (Он попытался выйти сухим из воды, но Деси выдала его с головой, да еще на удивление злобно, и это вынудило незадачливого эскулапа сознаться, что ее слезные мольбы и как бы невзначай оброненные обещания он понял прекрасно, потому так и торговался). Сама Деси тоже сочла, что разумнее на время исчезнуть, и закатилась в Михайловград к родственникам, однако чуть с ума не сошла от провинциальной скуки и вернулась в родные места досрочно.
Ну, а Пырван? С ним ничего особенного не произошло. Предупредили его, чтобы смотрел в оба, потому как кто их знает? Может, снова попытают счастья, раз кто-то согласен за это платить, да еще так щедро. Пусть не стесняется сообщать все, что заметит, даже если это кажется незначительным, а уж они в свою очередь гарантируют ему спокойствие и дома, и за границей. И еще надо держать язык за зубами, ни к чему распространяться о случившемся…
Прошло несколько месяцев, одно за другим следовали турне и по Болгарии, и за границей. Все это время Пырван и вправду смотрел в оба, но больше никто не пытался его похитить, никто не покушался на его жизнь и не предлагал ему деньги или другие блага в обмен на татуировку. Тот иностранец, наверное, решил с этим делом больше не связываться – понял, что за деньги не все покупается, махнул рукой и переключился на другой бизнес. Понял он и еще кое-что: раз в игру вступили те, чья судьба – защищать ненавистный мир, все становится куда серьезнее, может возникнуть нежелательный скандал. Так что бедные наемники остались несолоно хлебавши…
Вот какая мысль пришла мне в голову (ничего нового, конечно): всех мерзостей на этом свете, всех бед, больших и малых (кстати, и той, что приключилась с Пырваном), не было бы, если б не всякие там миллионеры, миллиардеры и мультимиллиардеры. Взбрело кому-то в голову приобрести для своей коллекции картину или рисунок одного из самых нашумевших в последнее время японских художников. И пожалуйста – готова история, достойная детективного романа. Дело в том, что этот художник, то есть сморщенный старикашка в кимоно и деревянных сандалиях, вот уже который год ничего не продавал ни за какие деньги, точнее, ему нечего было продавать, так как он сразу же уничтожал свои работы, будь то картины, рисунки или просто наброски. А как раз те, кто долгое время вообще не замечали его существования, теперь, когда он вдруг вошел в моду, – да еще в кругу американских снобов – начали с подобающей случаю авторитетной таинственностью превозносить его поиски новых путей и форм, абсолютно не похожих на прежние и гораздо более интересных. Рокуа Накамура бродяжничал с молодости, редко засиживался в мастерской. На старости лет он стал болезненно взыскателен к своим работам. Что-то грызло его душу, а лекарство для ней он надеялся отыскать в таких захолустных уголках Токио, как тот, где случайно оказался Пырван Вылков. Откуда болгарину было знать, что по пятам за Накамурой следуют наемные убийцы, готовые на все, чтобы раздобыть любое произведение "нового, зрелого периода" этого художника? Как, должно быть, обрадовались гангстеры: с ног сбились таскаться за старым чудаком, и тут, в Така-баре, дождались, наконец-то, законченной работы, да еще на уникальном материале – на человеческой коже! Ну, спасибо и незнакомому европейцу, и добросовестному татуировщику! Теперь-то уж босс их озолотит, втрое больше обещанного выложит. Осталось всего ничего – аккуратненько содрать "произведение" и обработать его, но это дело специалистов. У них задача куда проще – "отделить" рисунок от тела и невредимым доставить по назначению. Вот их небось трясло во время преследования ничего не подозревающего владельца сокровища! А вдруг при наезде будет повреждена совсем свежая татуировка? Тогда пиши пропало! Босс сто раз повторил, что бросовый товар ему не нужен. Господи, как мы сглупили! Надо было его выследить и прикончить втихомолку… Все это, конечно, лишь мои предположения. Однако то, что Пырван сумел справиться с пятерыми, – факт, причем не менее невероятный, чем вся эта история. Вот что значат сила, сообразительность, молниеносная реакция и боевой дух, которые он обрел благодаря занятиям борьбой. Один против пятерых гангстеров! Ясно, что предстоящая встреча вызывает у меня волнение. Здоровенный, должно быть, парень, с железными мускулами и живой, как ртуть. Я увижу девушку, нарисованную на его руке, болгарку, чей образ каким-то таинственным путем он сумел внушить японцу, так что она вернулась на родину, но уже как произведение искусства… Мне уже не терпится… Как мне встретить этого болгарского богатыря? Нам ведь предстоит вместе работать. Может, сидя с глубокомысленным видом за бумагами? Или в дверях, с протянутой для пожатия рукой и широкой улыбкой, так, чтобы сразу расположить его к себе? А может быть, стоит рассказать ему о Дьяволенке, объяснить, почему я на многое готов ради спорта.
Ты стал чемпионом Европы – я хочу, чтобы ты стал чемпионом мира. Подчини все этой цели!
– Но я буду работать! – сказал молодой человек, и на лице его появилась тень улыбки, однако во взгляде читалось упорство и еще что-то, может быть, раздражение или обида. Такие же глаза – умные, живые – были и у моего друга, Дьяволенка. Именно это, да еще быстрота реакций, делало их похожими. Только вот взгляд Дьяволенка никогда не бывал тяжелым, легкость характера сквозила в каждом его движении, а тот, что стоял передо мной, был крайне скуп на жесты.