Волчий корень
Шрифт:
– Ночевать здесь будешь, так что уймись… Одно мое слово – пойдешь к уркам. Дошло до тебя? На Прахова не надейся… Тогда другое время было, когда ты служил…
Степаныч опустил голову. Выручил, называется… Раньше, бывало, по телевизору да в газетных статьях узнавал. Не разобрать было – где «пехота» бандитская, где «мусарня». Теперь прозрел. Это походит на эпидемию саранчи.
Вошёл тот же сержант, и следователь распорядился:
– Держи пока у себя. Там видно будет…
– Материалы! – напомнил сержант.
– Будут вам и материалы.
Сержант сокрушенно качнул головой, глядя на яркие «фары» под глазами Степаныча, и велел подниматься.
Ефремов поднялся и, шатаясь на полусогнутых, пошёл из кабинета. Он нисколько не каялся. Он был убежден: сын ни в чём не виновен.
– Какой красивый! – усмехнулся оперативный дежурный. – В пятую его! И посматривай, чтоб не буянил. Бнатова, говорят, головой об сейф стукнул…
Камера отворилась, Степаныча втолкнули внутрь. Здесь находились двое. Один с видом бомжа. Второй, молодой, мог сойти за инженера – в костюме, но без галстука. На вид лет под тридцать.
Степаныч поздоровался и сел на скамью. Соседи по камере искоса поглядывали в его сторону.
– За что тебя? – участливо спросил «инженер».
– Лицом не понравился, – ответил Степаныч. – Шел, никого не трогал… Как сюда попал, не помню. Голова кружится до сих пор.
Дверь загремела запором.
– Ефремов, на выход!
Степаныч поднялся и вышел. В коридоре стоял Николай Николаевич.
– Чего ты добился? – поехал он. – Решил на нервах сыграть? Зачем тебе это надо? Ведь не маленький. Ударил сотрудника. Второго чуть зрения не лишил.
– Кого это?! Что-то не въеду…
Николай Николаевич гнал «пургу». И вниз он спустился лишь для того, чтобы выяснить, чем дышит старый Ефремов.
– Совсем ты, Степаныч, изменился. Может, ты пьешь?
– С какой зарплаты?!
– Вот и поговори с тобой.
– За что меня сюда?! За что сына?! Нет у вас доказательств! Никаких!
– Откуда у тебя-то, старый, пакетик взялся? Нюхаешь на старости лет?
Степаныч замер с разинутым ртом. Совсем рехнулись.
Николай Николаевич продолжал между тем «свистеть», будто Степаныч вчера родился, – о сопротивлении, ещё о чём-то. До Степаныча с трудом доходили слова: он думал теперь о другом. Перестроились, называется. Лучше бы совсем ты, начальник, не приходил. Степаныч не в обиде.
– Выходит, мне сидеть придётся? – спросил он вдруг, игнорируя какой-то вопрос.
Полковник выпятил губы. Трудно сказать. По всей вероятности. И вообще он в подобных делах маленький начальник. Вроде как не может он вмешиваться в уголовный процесс.
Степаныч качал головой, словно бы соглашаясь. Юристу ли не знать прописные истины.
Николай Николаевич ушел. Степаныча вернули в камеру. Часа через два его вывели и стали «обкатывать».
– Куда едем? – спросил он у сержанта. – В ИВС?
– Нет, дорогой, на тюрьму сразу.
– Быстро
– Сам виноват…
Ещё часа через два его вызвал к себе следователь прокуратуры Абрамкин – веселый молодой человек, обиженный судьбой. Ему пришлось работать в неурочное время, сверх установленного графика.
– Виновен-невиновен, – частил он. – Можешь хоть что написать. У нас демократия. Не признаешь, значит? Так и напиши: не признаю собственную вину…
Степаныч писал собственноручно. Обрисовал всю ситуацию, а в конце попросил привлечь к ответственности следователя Бнатова к уголовной ответственности.
– Да-а-а, – протянул Абрамкин, – целое сочинение получилось. Закончил? Тогда до свидания. Завтра утречком поедешь в тюрьму. Не принимают теперь вечерами. А пока в камеру, на боковую. Потом увидимся, может. Распишись в протоколе-то.
Ефремов ни словом не упомянул о своей работе в милиции. К чему? Еще подумают, что просится на свободу. Он словно специально спешил следом за сыном. О собственной судьбе переживать теперь не приходилось.
Утром Степаныча повели в милицейскую автомашину. В коридоре его поджидала Серафима с сумками. Не приняли у нее передачу. Ни для сына, ни для старого мента Степаныча. Она опустила в углу сумки, бросилась к мужу. Однако ее подхватили под локти и оттеснили. Куда старухе тягаться с молодыми.
Степаныча и еще троих арестованных быстро посадили в машину и тут же выехали со двора. Не успел он спросить у супруги, что с Олегом. И следователь его, Абрамкин, тоже молчал, сославшись на некомпетентность и забитость жизнью.
В конце лета Абрамкин снова встретился со Степанычем и слепил уголовное дело в течение одного вечера. Предъявив обвинение, он допросил его в качестве обвиняемого и тут же объявил об окончании дела. Знакомься, гражданин Ефремов, если желание есть.
Однако в суд с первого раза дело не прошло. Содержание под стражей продлили еще на два месяца, потом предъявили дополнительное обвинение, после чего, наконец, направили в суд. От адвоката Степаныч отказался сразу: на платного денег нет, а от бесплатного как от козла молока. И даже еще меньше. А тут и зима настала.
И вот он суд. Строгий мужик глядит на Степаныча поверх очков и, кажется, готов испепелить взглядом. Такими же глазами он смотрит на потерпевшего Бнатова. В зале нет больше никого, кроме конвоя. В коридоре сидят две свидетельницы.
– Что скажет свидетель? – интересуется судья.
Женщина, запинаясь, рассказала о случившемся. Она хорошо помнила тот случай. Пакетик какой-то изымали, но подсудимый был в это время уже в наручниках. Откуда ей знать, как к нему попал наркотик. Да и наркотик ли это вообще, так что не может она сказать, что тот пришел с этим делом в кармане. Борьба была. Не отрицает она. И резину видела в руках у подсудимого. На лице у другого не видела. Такие, брат, товарищ судья, дела.