Волчий корень
Шрифт:
Ефремов внимательно посмотрел на государственный номер. Он не имел специальных признаков. Обычный общегражданский номер, выдаваемый для остальных смертных граждан. Выходит, это его собственность.
Бороздя взглядом по задней части машины, Степаныч несколько раз повторил номер и запомнил, после чего отвернулся. Начальник торопился внутрь здания. Надо было с ним хотя бы поздороваться, а в лучшем случае – поговорить. Долгое сидение в коридоре ничего не даст. Надо встать.
Он поднялся. Дверь грохнула.
– Здравия желаю, Николай
Полковник кивнул и, не сбавляя темпа, кинулся на лестничную площадку. За ним словно гнались.
– Вот и поздоровались, – кинул вслед Иван Степанович, потихоньку соображая. Ему никто теперь не имеет права сказать, что он не может здесь сидеть. Теперь он под наблюдением органов и может сюда приходить хоть каждый день. Узнать бы, на чём ездят здесь остальные чины. Ципкина, помнится, любила ходить пешком.
Через секунду с лестницы сбежала Ципкина.
– Чо ты стоишь? – бросила та на ходу.
– Начальника жду…
– Он же только что приехал!
Топая сапожками на тонких каблуках, Ципкина бросилась к выходу. Степаныч всерьез удивился: как могут тонкие каблуки держать такую кобылу?!
«Кобыла» на ходу достала из сумки ключи, подошла к «Ауди». Ошибся Степаныч, не ходит она теперь пешком.
Вот и Каракозов проскочил мимо. Видать, вызвали куда-то. Возможно, в областное УВД на ковер. Полковник подошёл к стоящему напротив окон «Мерседесу». Тот откликнулся на зов хозяина, мигнув огнями и подав звуковой сигнал. Он бы, может, даже завелся, прикажи ему Каракозов.
Дождавшись, пока Каракозов отъедет, Степаныч вышел из здания и направился домой пешком. Зимой он не ездил на машине. Та доживала свой век в бетонном гараже.
Не успел он миновать ворота, как его едва не сшиб Бнатов – тот летел на машине из-за угла, словно с цепи сорвался. По тормозам ударил, а машина прёт по льду. Осторожнее надо быть, господин майор!
А ведь собирался же Степаныч пройти калиткой. Но нет, потянуло воротами: пробираться через засыпанные снегом воротца не захотелось. Так и трупом недолго стать. Тебя же и обвинят потом. Скажут, шёл с раскрытой «варежкой».
Старший следователь ездил тоже на иномарке. Темно-синий «Фольксваген» у него. Новехонький.
Степаныч качал головой. Так отстать от жизни мог только он. Ушёл из одной милиции, а пришёл в другую. Контраст очевиден. Но не мог он слоняться, как некоторые. Да и другие теперь тоже не каждый день приходят. Раньше можно было «пузыря» раздавить, запершись в кабинете, поговорить по душам. Теперь нет. Бутылку с тобой разопьют, но говорить по душам не станут.
Ефремов вернулся домой. Полдня потратил. И всё для того, чтобы понять: не по средствам живут ребята.
– Иди обедать, Ваня, – позвала Серафима.
– Иду, – ответил он, но с места не сдвинулся. Результаты наблюдения оказались потрясающими.
– Идешь, что ли?! – повысила голос Серафима.
Третьего раза дожидаться Степанычу не следовало. Он двинул на кухню,
Степаныч приблизился к выходу и посмотрел в глазок. За дверью стоял какой-то мужик. Физиономия, как у японца. Из тех, что занимаются борьбой сумо. Глаза от жира заплыли. Не видно даже, как моргает. Откроешь дверь, потом думай, как закрывать.
Степаныч положил в карман сапожные клещи, лежавшие в прихожей на тумбочке, накинул цепочку, отворил дверь.
– Не узнал, что ли?
– Японский Царь!
– То-то же!.. Меня вообще теперь никто не узнает…
– Заходи, Саня. Очень рад…
Это был Царев. Он вошел, заняв собой всю прихожую, и продолжил:
– Я тут краем уха услышал… Говорят, накатили на вас. Рассказывай.
– Садись обедать. Потом расскажу.
Царев снял куртку и остался в одной футболке. Не брал его мороз.
– Помнишь, Сима, Саню Царева? – радовался Степаныч. – Борьбой вольной занимался…
Супруга, естественно, помнила. Она открыла холодильник и вынула оттуда бутылку водки.
– У меня своя с собой! – вспомнил Саня и вскочил из-за стола.
Лучше бы он этого не делал. Чуть стол не опрокинул.
– Не надо, Саня! – молила Сима. Однако Саня был непреклонен.
– Вам же потом страдать… Вы же не успокоитесь. Начнете вспоминать…
Сима всхлипнула. Думы о сыне не давали покоя.
– Разберёмся, не плачь, – тронул ее за плечо Степаныч.
– Ага, разберёмся. Сам только вышел…
– Всё равно разберёмся.
Ефремов разлил по рюмкам.
Они выпили. Саня громко крякнул.
– Они ведь и мне подкинули, когда связали, – говорил Степаныч. – Может, в наше время было всё так же… Может, мы позабыли?
– Да что ты, Иван!
Царев уставился на него.
– Чтоб на иномарках ездить, никакой зарплаты не хватит, – продолжал Степаныч.
– Живут, будто завтра потоп, а им об этом точно известно – вот и наслаждаются… Кому пакетик, кому пистолетик… Попробуй, отвертись… А прокуратура молчит!
– Хлещут из одного стакана…
Сослуживцы умолкли. Что тут скажешь?
– Беднякова помнишь? – спросил Саня.
Как можно о нём забыть?! Иван помнил командира отделения.
– Умер, – произнес Саня. – Давно дело было. По осени.
Саня лишь констатировал факт.
– А Мишу Волкова?
Ефремов молчал, ожидающе глядя.
– Тоже ушел. С неделю назад… Так что от нашего дивизиона остаются рожки да ножки.
– Да-а…
Царев и Ефремов служили когда-то в оперативном дивизионе, подчиненном областному УВД. Позже именно дивизион оказался базой, на основе которой был создан ОМОН. Все они выходцы из ОМОНа. Степаныч был там позже на командной должности, командиром взвода, затем начальником штаба. За восемь лет до ухода на пенсию перешел Степаныч на «территорию», переведясь в следственный аппарат. Везде были свои трудности, однако не подличал человек в мундире.