Волчья каторга
Шрифт:
— Сейчас Панкратий Самсонович будут пить чай, — произнес секретарь уже на выходе из кабинета. — Они всегда в это время изволят кушать чай. А вам принести чаю?
— Буду весьма признателен, — кивнул Иван Федорович.
— А что принести вам к чаю? — учтиво спросил секретарь Разумовского.
— Конечно же, ваши знаменитые баранки, — улыбнулся Воловцов. — А для работы мне будут нужны протокол осмотра места преступления, протоколы допросов, врачебное заключение, то есть все материалы по делу об убиении в меблированных комнатах госпожи Малышевой коммивояжера Стасько.
— Что еще?
— Более пока ничего, благодарю вас, —
Коммивояжер Григорий Иванович Стасько был убит в районе четырех часов утра 18 сентября сего года. Первым обнаружил труп Семка, мальчуган, прислуживающий в меблирашках в смысле «сбегай за…» и «принеси-унеси». Точнее, Семка не обнаружил труп, а увидел постояльца Стасько, лежащего на полу, в окно со двора, когда в комнату коммивояжера, запертую изнутри, вот уже час с лишним пытались достучаться приказчики двух купцов, владеющих магазинами, что приходили вечером по приглашению Григория Ивановича Стасько торговать у него часы.
Явились приказчики в меблированные комнаты госпожи Малышевой в первом часу пополудни. Поскольку купцы ушли вчера от коммивояжера Стасько весьма поздно, около трех часов пополуночи, то бишь практически сегодня утром, приказчики подумали, что коммивояжер еще спит, и решили обратиться к владелице меблированных комнат Глафире Малышевой, дабы она под каким-нибудь подходящим предлогом разбудила своего постояльца. Малышева проживала с сестрой в соседних с ним комнатах и вначале не хотела стучать в комнату Стасько под предлогом, что стук может разбудить еще одного постояльца, который до сих пор спит, однако, поддавшись уговорам двух приказчиков, через несколько минут тоже стучалась в комнату Стасько, и тоже безрезультатно.
— Неушто можно так крепко спать? — удивлялись приказчики, которым было поручено забрать у Стасько купленные намедни часы. — Ведь сколь времени в двери колотим…
Заглядывали в замочную скважину, из которой была видна постель, смотрели в его комнату из окон фасада дома. Стасько и правда спал без задних ног, накрывшись с головой одеялом, и на стук никак не реагировал.
Где-то в районе двух часов кто-то из приказчиков робко предположил:
— А, может, он тово? Помер?
От него отмахнулись, но через малое время уже второй приказчик озвучил подобную мысль следующим образом:
— У меня тетка вот так же померла: сходила на базар, купила рыбу, снесла на кухню и прилегла на кушетку отдохнуть, притомилась, мол. Час проходит — лежит. Два часа, три — лежит, будто спит. А потом тронули ее, а она уже того…. холодная.
После этого рассказа уже мало у кого осталось сомнений, что господин коммивояжер преставился. Ибо так всегда бывает: стоит только кому-либо в непонятных обстоятельствах предположить самое худшее, как оно, в конечном итоге, и случается… В это-то время пацан Семка и побежал во двор, дабы посмотреть в комнату постояльца из другого окна. И увидел Стасько лежащим под этажеркой, что стояла у фасадного окна.
— А кто ж тогда на постеле под одеялом-то спит? — задались вопросом приказчики, на что ни Глафира, ни ее младшая сестра Кира никакого вразумительного ответа не дали. И вообще, выглядели они растерянными и беспомощными, что, впрочем, не удивительно: содержать меблированные комнаты дело не легкое, да тут еще такое несчастие с постояльцем, что для гостиничного дела совсем не
После известия, которое принес Семка, вызвали полицию. Прибыла она в районе двух часов пополудни в лице городового Самохина Петра Степановича. С него-то и решил начать свои допросы судебный следователь Иван Федорович Воловцов.
Городовой Самохин пришел в кабинет Воловцова почти мгновенно, будто дожидался за дверью, покуда его призовут. Это был настоящий служака, каких ныне осталось не так уж и много: статный, могучий, с густыми усищами, закрученными кольцами, с голосом, которого не хочется, да и не получится ослушаться, и с серебряной медалью «За беспорочную службу в полиции» на груди с Анненской лентой.
— Здравия желаю, — по-военному поздоровался Самохин.
— Здравствуйте, Петр Степанович, присаживайтесь, — указал рукой на кресло против себя Воловцов. — Я — судебный следователь по наиважнейшим делам. Зовут меня Иван Федорович Воловцов. Прибыл из Москвы вести следствие по делу об убиении в вашем городе коммивояжера Григория Ивановича Стасько в меблированных комнатах Глафиры Малышевой в ночь с семнадцатого по восемнадцатое сентября сего года. Я читал ваши свидетельские показания, но мне хотелось бы от вас лично услышать все, что вы знаете по этому делу. С самого начала, если можно…
— Ну, а что ж нельзя-то, на память я не жалуюсь покуда, — польщенный, что такой большой начальник из Москвы назвал его по имени-отчеству, ответил Самохин. — Стало быть, семнадцатого сентября, около двух часов пополудни, находился я на своем посту, что на углу Московской и Сергиевской улиц. Ну, и прибегает мальчонка, что в прислужниках у Малышевой служит, Семкой его кличут. Говорит, постоялец у них помер, на полу лежит. Ну, я расспрашивать мальчонку особо не стал — что он знает-то по малолетству своему. Пошел с ним. Приходим в дом: в коридоре толпа народу, постояльцы, приказчики купецкие, прислуга. Тут же Глафира Малышева с младшей сестрой. Ну, я им: «Что, дескать, случилось»? А они мне: «Вот, мол, сколько времени стучим, а постоялец не открывает». Я велел людям разойтись по своим делам и очистить коридор, и того же мальчонку Семку послал за полицейским надзирателем, без участия которого вскрыть двери в комнату постояльца Стасько не полагается…
— А вы смотрели в окно комнаты со двора? — спросил Иван Федорович.
— Да, смотрел, и со двора, и с фасаду, — ответил городовой Самохин. — С фасадных окон все казалось будто бы ладным: ну, лежит постоялец на постели, спит крепко, одеялом с головой накрылся. Так стука в дверь можно и правда не услышать, особенно ежели сон крепкий. И в скважину замочную также было видно, что будто на постели кто-то спит. А вот со двора совсем иной вид открывался…
— Какой?
— А такой, что лежит мужчина головой и грудью под этажеркой, что возле окна, а ногами к двери. И лежит совершенно бездыханно…
— Хорошо, — констатировал судебный следователь по наиважнейшим делам. — Что было дальше?
— А дальше прибыл господин надзиратель Поплавский, и мы вскрыли дверь, — сказал Самохин.
— Дверь была заперта изнутри? — быстро спросил Воловцов.
— Именно так, господин судебный следователь, — ответил, не раздумывая, городовой.
— Ключа внутри не имелось?
— Никак нет, ваше высокоблагородие, ключ из двери был вынут и при обыске комнаты не найден.
— И окна все были закрыты? — в задумчивости спросил Иван Федорович.