Волчья стая
Шрифт:
– Да и я подумал… У вас настоящая гулянка обычно к вечеру, а? Ты скажи Паше, чтобы малость приструнил, а то мне бабка уже жаловалась, как ваш лохматый ей по воротам стрелял. Нехорошо, надо бы, по-хорошему, на сигналы населения реагировать… По уму, с огнестрельным оружием до беды недалеко…
– А все, – сказал Вадим. – Ружьецо давно запаковали. Мы к вечеру в Шантарск, насовсем…
– Закончили?
– Ага, отпахались…
Участковый торчал у мотоцикла, не торопясь на него садиться. Убедившись, что бак полный и к месту назначения доберется без труда, страж закона стал благодушен и словоохотлив – принялся расспрашивать, сколько они вообще получают, стоит ли овчинка выделки… Вадим отвечал кратко, одновременно в мозгу пронеслось: ведь заметит в конце концов, а на прощание непременно начнет жать руку, испачкается в крови, пойдут вопросы… Неужели придется и этого? А ведь внутренне готов…
– Ва-адик!
Окно распахнулось, выглянула Ника, сладко потягиваясь – клетчатая рубашка нараспашку, обнаженные груди на обозрение. Притворившись, будто впервые увидела постороннего свидетеля, громко ойкнула, подалась в комнату, торопливо запахиваясь.
Участковый понимающе покрутил головой:
– Бона как… – и невольно проводил взглядом.
– Ага, – Вадим изобразил некоторое смущение, быстренько отступил, держась так, чтобы закрыть собственным туловищем окровавленную руку. – Ну, я пошел, а то тут…
– Спасибо! – крикнул вслед милиционер. – Всего!
Мотоцикл взревел. Уже зайдя в комнату, Вадим торопливо принялся вытирать руку подкладкой фуфайки.
– Я вижу, у тебя рука в крови, – торопливо пояснила Ника. – И глаза стали стеклянные, вот-вот заорешь или…
– Вздор, – сказал он в сердцах. – Я бы его положил в два счета, уже приготовился.
– Конечно, милый, ты же у меня великолепен и непобедим… – Ника наткнулась на его хмурый взгляд, поспешно замолчала. – Извини, что-то я… Вадик, у меня уже нет сил, поехали…
– Куда это? – с наигранным удивлением осведомился он.
– Как это – куда? В Шантарск, из этой проклятой виртуальности, на всех парусах…
Вадим, покачиваясь с пятки на носок, утопив руки в карманах – под правую ладонь то и дело подворачивалась, прямо-таки сама в п л ы в а л а рубчатая рукоятка пистолета, – долго разглядывал женушку, в конце концов пожал плечами:
– Кто-то поедет, а кто-то, может, и не поедет… Список экипажа, знаешь ли, еще не утвержден…
Открыл замок вьючника, обеими руками ухватил нераспечатанную цинку, понатужился и рывком опустил ее на пол. Принес из сеней топор, с приобретенной здесь сноровкой в несколько ударов вырубил прямоугольник – цинка только именовалась таковой, а на деле это было обыкновенное железо, не проржавевшее насквозь, но обветшавшее.
Поддел крышку уголком топора, отбросил. Словно тесто из квашни, выперла толстенная пачка купюр – огромных, наверное, впятеро превосходивших размером нынешние. Кошачьи усы пучеглазого Петра, улыбка Екатерины… Деньги даже на вид казались жухлыми, отсыревшими. Когда Вадим без всякого почтения вышвыривал их на пол с помощью того же топора, вся стопка вдруг разлезлась надвое, а упав на пол, рассыпалась еще на несколько кусков. Вполне вероятно, Калауров набивал ящики в спешке, потому и не завернул кредитки в кожу или хотя бы бумагу – или рассчитывал вернуться очень быстро.
Зато кожаные мешочки были завязаны со всем старанием. Хотя замше и досталось от времени, пришлось вспарывать узлы ножом. Вадим осторожно запустил туда пальцы, достал щепотку тяжелой крупки, серо-черной, шероховатой на ощупь. Самородное золото он видывал – ничего похожего. Платина?
Не исключено. Ежели по весу… Половину цинки, все свободное от кредиток пространство занимали такие мешочки. И лежала еще яркая железная коробка, покрытая узорами вроде хохломских, с крупной надписью: «Товарищество бр. Эйнемъ».
Прикипевшую крышку пришлось отдирать лезвием Иисусовой финки. В коробке спутанным комком покоились маслянисто поблескивающие золотые вещички – цепочки, браслетики, среди них виднелась пара массивных портсигаров, а вон и часы, еще какие-то непонятные безделушки: золотая свинка, цилиндр размером с тюбик зубной пасты…
Взяв за углы Пашин рюкзак, он вывалил пожитки на пол и переправил туда содержимое обеих цинок – разумеется, оставив на полу ворох полуистлевших кредиток. Приподнял, оторвав от пола одной рукой – килограммов сорок, прилично…
Медленно разогнулся, услышав какой-то непонятный тихий металлический лязг.
Ника целилась в него из черного «ТТ», держа его обеими руками перед собой – Вадим краем глаза заметил, что кобура у Паши на поясе расстегнута и пуста, – с исказившимся, испуганным, злым лицом давила что есть мочи на широкий спусковой крючок, потом встряхнула пистолет, словно бутылочку с лекарством взбалтывала, снова стала жать на спуск, личико все больше искажалось паническим ужасом…
Вадим, в первый момент машинально струхнувший, стоял на прежнем месте, с иронической улыбкой наблюдая за ее потугами. Пистолет оказался на предохранителе – не исключено, вдобавок и патрона в стволе не было, а обращаться с оружием Ника ничуточки не умела, простодушно полагала, должно быть, что достаточно прицелиться и нажать…
– Ах ты, стерва… – произнес он почти ласково. – Это законного-то мужа? Креста на тебе нет…
Осознав, наконец, всю бесплодность своих усилий, она опустила руки, разжала пальцы, пистолет громко упал на пол. Еще какое-то время Вадим стоял неподвижно, наслаждаясь ее ужасом. Сделал шаг вперед. Она отшатнулась, закрываясь руками.
Собственно, никакой злости на нее отчего-то не было – одно злое веселье, вызванное неуловимым ароматом сокровищ. Пожалуй, можно сказать, он был благодушен и добр – конкистадор над грудой добычи, перед прекрасной пленницей.
Он изобразил обоими указательными пальцами некую несложную фигуру и, видя, что она не поняла, безмятежно пояснил:
– Раздевайся, сучка…
Она принялась торопливо сбрасывать одежду, не сводя с него покруглевших от страха глаз. Уразумев очередной жест, быстро опрокинулась навзничь на постель, замерла. Вадим, не озаботившись снять сапоги и что бы то ни было еще, приспустил штаны, неторопливо навалился, медленно вошел и принялся охаживать ее, в общем, вовсе не уподобляясь питекантропу, размеренными толчками, испытывая ни с чем не сравнимое наслаждение п о б е д и т е л я, степного варвара, ландскнехта, кортесовского идальго, после долгих, нечеловеческих трудов заполучившего и злато, и оцепеневшую от ужаса красавицу. Весь подходивший к концу двадцатый век куда-то провалился, торжествовало нечто первобытное, буйно-хмельное…