Волчья стая
Шрифт:
Под знаменем восседал на старомодном стуле герр комендант, помахивал сигаретой, словно дирижерской палочкой, а стоявший у краешка сцены черный бумбокс во всю ивановскую наяривал прочно забытую песню:
Я теперь вспоминаю, как песню,пионерии первый отряд,вижу снова рабочую Преснюи знакомые лица ребят…Пой песню, как бывало,отрядный запевала,а я ее тихонько подхвачу!И молодыГерр штандартенфюрер, из второго ряда видно было, получал нешуточное эстетическое удовольствие, жмурился, словно котище возле горшка со сметаной, мечтательно подпевал, беззвучно шевеля губами, вообще ненадолго стал походить на нормального человека.
Потом это, правда, исчезло, как утренний туман, когда на сцене появилась Маргарита и присела на свободный стул. А поднявшийся следом с баяном на плече Гейнц браво раздвинул меха и сыграл нечто среднее меж маршем Мендельсона и музыкальной заставкой к программе «Время».
Комендант, такое впечатление, вернулся из иного, неведомого мира, бодро вскочил со стула и, выйдя к рампе, возгласил:
– Добрейший всем вечерок! Итак, продолжает функционировать наша крохотная уютная преисподняя, и я, ваш добрый старый дьявол, делаю все, чтобы вы не заскучали! Надеюсь, вы цените мою отеческую заботу? Овации не слышу, пробляди позорные!
Почти мгновенно, будто нажали кнопку, грянула овация – бурная и нескончаемая. Затянулась она настолько, что Вадим стал ощущать боль в ладонях – как, наверняка, и остальные. Прошло добрых три-четыре минуты, прежде чем комендант подал знак прекратить. Растроганно смахнул согнутым указательным пальцем невидимую слезинку:
– Если бы вы знали, как мне дорого это признание моих скромных заслуг… Век бы с вами не расставался, золотые мои, брильянтовые и яхонтовые. Вы, конечно, уже в большинстве своем не золотые, да и брильянтов поубавилось после моих трудов, но это метафора, как вы, быть может, догадываетесь… Главное, продолжается наше небывалое единение, вам хорошо и весело со мной, а мне приятно с вами. Настолько, что решил я устроить вам бал. Будет у нас и художественная самодеятельность, и торжественная часть, а на закуску обещаю вам самый настоящий триллер! Честью клянусь! – Он полез в карман черного френча, извлек шоколадный батончик и поднял над головой: – Вот здесь у меня шоколадка, господа «полосатики»! Вкусная шоколадка! Сам бы ел, да о вас забочусь! Найдется среди вас такой, который сможет, выйдя на эту сцену, спеть нам еще какую-нибудь хорошую ностальгическую песню – про юных пионеров, про былые советские идеалы и героические свершения? Кто хочет в два счета заработать вкусную шоколадку? Нет здесь никакого подвоха, судари мои. Думайте быстрее, а то осерчаю и внесу в культурную программу нехорошие изменения…
В первом ряду обреченно встал кто-то незнакомый.
– Прошу на сцену! – оживился комендант. – Живенько-живенько!
Вызвавшийся поднялся на сцену так медленно, словно ничуть не сомневался, что его там должны расстрелять. Повернулся лицом к залу – в недавнем прошлом он, как почти все здесь присутствующие, был импозантен и вальяжен, но теперь скорее смахивал на статского советника в константинопольской эмиграции: давно нечесаные седины сбились в колтун, отросла реденькая щетина, щеки обвисли, в глазах здешняя неизгладимая печать, смесь ужаса и сумасшествия. Вадим передернулся, подумав, что у него самого, не исключено, такие же испуганно-безумные глаза…
Бесшумно подкравшийся Гейнц над самым ухом у седого во всю ширь растянул меха, нажав всеми пальцами клавиши. Баян издал неописуемый вопль. Седой шарахнулся так, что едва не полетел со сцены.
– Да что вы, батенька! – завопил комендант. – Это шарфюрер, он у нас забавник, спать не сможет, если что-нибудь этакое не отчебучит над вами, вибрионами… Он больше не будет, так что успокойтесь и побыстрее входите в творческий экстаз… Вошли или как?
Седой торопливо закивал, подобрался и вдруг заорал что есть мочи, немелодично и жутко:
Завывает метельза холодными стенами окон.Милый друг мой, теперьнаша юность далёко-далёко.Поседели вискив непрерывных боях и походах,мы с тобой старики,мы с тобой старики,комсомольцы двадцатого года…Гейнц принялся ему старательно подыгрывать, но седой орал, не обращая внимания на мелодию. По его щекам катились крупные слезы, он весь трясся.
Завороженно внимавший комендант, едва песня кончилась, ударил в ладоши:
– Биц-биц-биц! Я вами восхищен, юное дарование! Ведь было же в вашей жизни что-то большое и светлое – целину героически осваивали, приветствие комсомольскому съезду зачитывали, сам Никита Сергеич вам руку жал… Что там еще в вашем досье? Ага, с китайским ревизионизмом боролись, с чехословацкой контрреволюцией, линию проводили, за развитой социализм бились, аки лев… У вас же великолепная биография, старина! Вам бог велел торчать сейчас возле губернской управы, прижимая к тощим персям портретик Владимира Ильича, корявый плакатик воздевая! А вы вместо всего этого? А вы – цветными металлами торговать и технический спирт продавать любому, кто только попросит… Господи, какая скука! Но ведь все это в прошлом, голуба моя? В невозвратном прошлом? Ась?
Седой отчаянно закивал, заливаясь слезами.
– Вот видите, – похлопал его по плечу комендант. – Пришел я, ваш веселый старый дьявол, и очистил вашу душу от шелухи первоначального накопления. Вернул вас к незамутненным истокам, к незапятнанным идеалам. А давайте-ка вместе: едем мы, друзья, в дальние края, будем новоселами и ты, и я… Хорошо вам теперь, признайтесь честно?
– Х-хорошо… – выдавил седой.
– Громче, веселее!
– Хорошо! – истошно завопил седой.
– Я рад, – умиленно сказал, комендант. – Вот, держите вкусную шоколадку и можете ее невозбранно съесть. Ну-ну, не надо, не благодарите, чем богаты…
Похлопывая по плечу, он выпроводил седого со сцены и, когда тот шагнул на низенькую лестничку, наподдал под зад сапогом. Седой, конечно же, споткнулся и шумно рухнул на пол. Тут же вскочил и, кривясь от боли, зажав в кулаке сломавшийся батончик, побежал на свое место.
– Торжественная часть! – объявил комендант. – На сцену приглашается наша краса и гордость – бывший господин Илья Петрович Косов! Поаплодируем!
Под аплодисменты на сцену поднялся лысоватый. По всему лицу у него красовались начавшие желтеть синяки – последствия той самой стычки в карцере-сортире.