Вольер (сборник)
Шрифт:
– Ну, пусть ты Радетель. Я согласен, хотя и не понимаю, как это быть‑то может? Но вот я же веление твое выполнил. Исполни и ты мою просьбу. Отпусти подобру‑поздорову. Мы уж к себе пойдем потихоньку. Я и Аника. И Фавн, коли пожелает, – Тим и голову пригнул в поклоне, ничего, шея не переломится, даже если правый перед виноватым кланяется.
– Какое еще веление? Чтоб мне из Коридора живым не выйти! Ничего не понимаю! – уже в неподдельной ярости воскликнул человечек, потрясая отчаянно вздыбленными, растрепанными кудрями. – Чего эта образина тут мелет? Надо же, курица запела петухом! – Он кинул бешеный взгляд на Фавна, словно бы желая ответа единственно от него и не принимая Тима в равные собеседники. Но Фавн молчал. Гордо и спокойно. Как если бы выжидал равнодушно дальнейшего.
Пришлось Тиму вновь объясняться самому. Хочет косолапый его слушать или нет, а ничего не поделаешь. Хотя и странно все это. Чем же этаким Тим получался плох, что и слова нельзя от него по‑хорошему принять?
– Я о мальчике. О Ниле. Которого ты отличил. А ведь против завета это. И заботиться стану и любить, если ты велишь, особенно перед всеми прочими ребятишками. Он ничего себе малыш, пускай и глуповат слегка, да видать, намыкался с прежними‑то родичами…
Дальше все произошло в одно мгновение, Тим и опомниться не успел. Зато увидел как бы все разом и все в едином, неразделенном на части времени. Как Фавн сделал отчаянный, упредительный жест – молчи, окаянный, молчи, ни слова больше! Да и сказанное – лишнее! И как потешный человечек превратился на его глазах в огромную, неистовой злобы ощерившуюся крысу. И звук, рычащий и клокочущий: Р‑уоа‑р‑уоа! Он опоздал даже поднять свой аршин, чтобы замахнуться вовсе не для нападения, нет, а лишь бы защитить себя. Но хваткие, цепкие крысиные когти уже впились в его шею. Р‑уоа‑р‑уоа! Тим стал задыхаться.
Конечно, то была никакая не крыса, его подвело прыткое воображение, но уж больно похоже вышло, когда Радетель бросился на него. Он подумал еще поначалу, будто сможет устоять против маленького и щуплого, в чем душа только держится. И ниже его ростом к тому же. Да куда там. Это точно Радетель. Силища какая‑то необыкновенная была в его пальцах‑когтях, нечеловеческая, уж справиться с ней не было у Тима возможности. Он обронил аршин, пытался сорвать страшные когти и вздохнуть, но лишь слабое трепыхание бабочки, зажатой в беспощадном кулаке, выходило у него, и более ничего не мог он поделать. Он слышал, как отчаянно и безумно кричала Аника. Он видел, как бросился к нему на выручку Фавн, и нож‑саморез в его руке он видел тоже. И как отлетел Фавн вместе с тем ножом, отброшенный резким ударом крысиной лапы – да так, что рухнул старик навзничь, будто бы дух из него вон. Зато на горле стало свободней, чем Тим немедленно и воспользовался, желая выскользнуть из смертельных крысиных захватов. На мгновение смог он вздохнуть, будто вынырнул, но лапа тотчас вернулась на место, и он снова стал уходить под воду. Он еще понимал, что злобный крыс, из синего с белой мордой превратившийся в скопище черных жужжащих точечек‑мух, повалил его в безумном порыве на пол и теперь дожимает, додушивает, добивает неизвестно за какую вину, а может, одного за всех. И делать Тиму теперь нечего, остается лишь умирать – и на обратную сторону земли, а он еще ничего толком не познал на этой!.. Как жаль. И как же Аника и его любовь? И как же Фавн, и их с Тимом дружба, которая вот только что родилась на свет? Свет, свет ты мой!
Да что это там блестит в лучах твоих, поодаль, но можно дотянуться из последних сил? Фавн выронил дарованный ему ножик: ничем он не помог тебе, старому. Так пусть сослужит службу молодому. Что так, что этак – помирать. Но, может, еще успеет спасти он тех, кого любит… Саморез рассек вязкий, тяжелый воздух вокруг и вонзился острым своим краем прямо в водянистый крысиный глаз с черной, лютой точкой посередине. Что‑то противно чавкнуло, и теплая кашица исторглась Тиму на лицо, рукоятка ножа застряла, но он и не собирался тащить его наружу – теперь‑то какая разница? Крысиные лапы разжались на его шее, и вой перешел в короткий вздох: хо‑ох! И больше ничего. Остались слабость и радость. От безмерного напряжения сил и нечаянного избавления… Надо спихнуть теперь синюю крысу с себя и попробовать встать. Но сперва дышать! Дышать вволю! Пока не разорвало грудь. Роящиеся мушки постепенно улетучивались из его видения долой, чужое тяжкое тело он с усилием откинул от себя набок, склизкая синяя ткань неприятно холодила пальцы. Жив, жив! Надо же как повезло!
Да повезло ли! На существо, лежавшее рядом, он старался пока не смотреть. За семь бед один ответ, и если гром небесный до сих пор не поразил его, то, стало быть, и еще немного погодит. В здешнем мире не все таково, каким кажется.
На карачках, ибо он был не в состоянии удержаться на ногах – Тим это понял, лишь только попытался подняться в полный рост, – дополз кое‑как до Фавна. А все то время, что полз, приговаривал, как мог, громче, но и с ласковым успокоением: «Тише, тише, все хорошо будет! Вот прямо сейчас и будет! Пречестное мое слово!», это потому, что Аника еще кричала и никак не желала перестать. А он не имел возможности уговорить ее по‑другому, ни обнять, ни за руку подержать. К тому же в этот миг кричать означало жить, и то, что старый Фавн лежал себе молча у ребристого выступа стены, тревожило Тима куда как больше.
– Старый, да что же это ты? Слышишь? Али нет? – он сначала погладил Фавна по щетинистой впалой щеке, попробовал оттянуть набрякшие, недвижные веки, у него не получилось добиться ни ответа, ни слабого шевеления. И тогда, будто по наитию, дарованному откуда‑то свыше, Тим приподнял седую его голову, неестественно мотавшуюся из стороны в сторону, и раз, другой! Ударил по бледной щеке не слишком сильно, но чувствительно: – Давай же, старый! Давай! Не могу я сейчас один! Никак не могу! Не справиться мне нипочем! – но и не только в этом было дело. Может, и придумал бы, как поступить ему дальше. Но не хотелось без Фавна, никак теперь не хотелось, да и жутко это – словно часть себя и мертвая, на своих же руках.
Старик вздохнул. Легко, будто перышко слетело с его потускневших до бесцветия тонких губ. В груди его заклокотало, заворчало, он закашлялся, дернулся всем своим худым телом, сперва заметно едва‑едва, потом жестокой волной прокатилась судорога, и он снова начал жить. Тим еще немного подул ему на глаза, помахал растопыренной ладонью перед съежившимся в страдании морщинистым лицом, чтобы от ветерка стало просторней старику дышать. И лишь когда, наконец, Фавн смог самостоятельно усесться, пусть еще не ровно, привалившись к неудобному выступу, тогда только Тим расслабленно и с надеждой ему улыбнулся.
– Ох и напугал ты меня, старый! – почти сквозь слезы произнес он и тут обратил внимание, что Аника не кричит уже больше, а, оказывается, тихонько стоит в ногах у старика и внимательно наблюдает их обоих. – Говорил же я, пречестное мое слово, что все по‑хорошему будет! – Тим улыбнулся и ей.
Но старый Фавн не расчувствовался в ответ, отнюдь, хмурый, он глядел куда‑то перед собой и вовсе мимо Тима.
– Твоя работа? – каким‑то не своим, убитым голосом спросил он и все равно не перевел взора, хотя Тим находился тут же и подле него.
Это он о крысе, догадался Тим и посмотрел тоже. Раньше было не до того, как‑то он и позабыл за промелькнувшие стремглав мгновения, что наделал прежде, и что, кроме старого Фавна, в этой зале есть еще человек, нуждающийся в помощи. Ага, а ну как кинется вновь его душить!
Но очень скоро понял – нет, не кинется. Радетель лежал ничком, выворотив навстречу им страшный лик, где на месте прозрачно‑водянистого глаза с лютой черной точкой посередине зияла ныне глубокая и мертвая дыра, а в нее по‑прежнему вонзен был его нож‑саморез. Ни звука, ни стона, ни шороха. Тим в жизни своей не видел ни одного покойника, да и как он мог, в Дом Отдохновения за просто так не пустят, да и охотников днем с огнем не сыщешь на такое‑то дело! Но понял без подсказок и объяснений – в этом поникшем теле жизни больше нет из‑за него, из‑за Тима. Он медленно перевел растерянный, мятущийся взор на собственный защитный плащ, в то место на груди, где омерзительным кроваво‑белесым пятном растеклась засыхающая жижа, бывшая некогда сияющим бешенством крысиным глазом Радетеля. Тима стошнило. Он и поделать ничего не успел. Но и легче ему не стало.
Старый Фавн тем временем подобрался к распростертому на полу неживому телу, с натужным кряхтением повернул его на спину, припал ухом к груди, наверное, слушал сердце. Потом сказал:
– Можно было успеть. Если сразу… – задумался на миг и, помотав сокрушенно седой головой, возразил самому себе: – Нет, все равно не успел бы. Смотрителя‑то я отключил.
Удивительно, но Тим догадался, о чем это он. И поспешил хотя бы с советом:
– «Колдуна» бы сюда? В этаком доме, да чтоб без «колдуна»? Вдруг поможет?