Вольер (сборник)
Шрифт:
– Согласна, – будто бы после краткого раздумья, нарочито громко сказала Амалия Павловна. По правде говоря, она не рассчитывала на столь шикарное предложение, но и выражать излишнюю радость поостереглась – пусть ошибочно считает: она готова была торговаться, однако передумала и сделала ему нечто вроде одолжения.
– Тогда… милости прошу уважаемую гостью в скромные пределы приюта философа, – это уже произнес традиционную заученную реплику лопающийся от важности Поллион.
Амалия Павловна в действительности знала, куда идти. Этот дом был почти что ее родным, да и Ромен Драгутин наверняка не пропустил мимо, в той же рабочей библиотеке на подрамнике писанный кристаллографической перспективой двойной портрет: она и покойница Светлана в обнимку на фоне перистильного портика, исчезающего в нежном сфумато. По скользкому, натертому до блеска полу шагать было неловко, за ней оставались не слишком чистые, мокрые следы – хорошо бы отжать волосы, но не дай‑то бог, еще сочтет за вызывающую фамильярность. С Роменом Драгутином шутки плохи. И тогда, и теперь. Или она ошибается? Во всяком случае сейчас не время проверять.
Он встретил ее стоя. В прошлый раз от неожиданности и растерянности она не сумела толком его разглядеть. Ныне перед ней предстал сильно сутулый, костлявый старик, говорят, вольерные особи склонны к полноте, но этот – скорее оживший скелет, в котором еле держится живая душа. Впрочем, Ромен Драгутин никогда прежде не был особью и, видимо, полностью не утратил человеческое состояние даже в заточении. Глаза его, словно залитые расплавленным светящимся серебром, смотрели непреклонно. Вот уж воистину, «крепкий орешек», орех Кракатук, не просто с ним станет договориться. Ей вежливо предложили сесть, она послушно опустилась в неудобное, жесткое полукресло – каменные подпорки и две поперечные скрипучие доски. Однако успела уже и позабыть в тревоге последних недель, сколь неудобна в «скромном приюте философа» повседневная мебель. Пожалуй, разве что Диоген Синопский чувствовал бы себя здесь комфортно – бывший хозяин почитал за правило закалять тело и в обыденных житейских мелочах. Шустрый комнатный «серв»‑лакей предложил ей горячий настой из трав, кажется, судя по запаху, основными компонентами служили сухая ромашка и свежезаваренный шалфей. Она поблагодарила. Не «серва», нет. Но того, кто и в самом деле проявил о ней заботу, то ли пожалел мокрую самонадеянную курицу, то ли и впрямь воспитание, полученное им в молодости, брало свое.
Ромен Драгутин так и остался стоять. Теперь облокотившись о невысокую кафедру‑конторку: покойный Агностик терпеть не мог творить за столом, но будто средневековый нотариальный писец корпел обычно за неказистой дубовой трибункой, специально подогнанной для его роста. Старик был намного выше, и оттого для опоры ему приходилось сгибаться дугой, казалось, он, набычившись, берет разбег с высокого старта.
– Вам неуютно? – вопрос носил, скорее, риторический характер, Амалия Павловна сначала даже не думала на него отвечать, однако тревожный визави ее настойчиво переспросил: – Вас ущемляет присутствие в этом доме вашего мертвого друга? Но я не имею никаких прав совершить над ним то или иное погребальное действие, хотя и нашел распоряжение покойного. Он желал, дабы прах его развеяли на закате средь березовых деревьев в присутствии близких ему людей. К последним, как вы сами догадываетесь, я не отношусь. Впрочем, если хотите, можете забрать с собой его тело, теперь я возражать не стану.
– Напротив… – осторожно и несмело начала Амалия Павловна. – Напротив. Бедному Паламиду лучше пребывать до поры в том месте, где он сейчас и находится. Под вашим присмотром, господин Фавн. Видите ли, мы бы не хотели временно предавать это дело э‑э‑э, м‑м‑м…
– Огласке? Так я понимаю. Что же, весьма логично, с вашей точки зрения, и вполне прогнозируемо, – он говорил, явно насмехаясь, но как‑то горько, словно внутренний сарказм его пробивался сквозь слезы, хотя, наверное, это было лишь обманчивым впечатлением? – Я согласен, пусть пребывает до поры, как вы изволили выразиться… Думаю, главное отнюдь не это. Поскольку вы именовали мальчика Тима в моем присутствии по рангу человеческому, то вам необходимо увидеть следующее. Прежде чем вы вновь продолжите его успешно ловить, – слово «успешно» он произнес, как бы подчеркивая прошлую беспомощность попыток и в издевательском ключе. – Но вдруг вам еще повезет? М‑да. В случае сем удача далеко не на вашей стороне. Тем не менее, Поллион! Реставрационный «баскет» на экран!
Вспыхнула пронзительным светом торцовая стена, Амалии Павловне пришлось обернуться, чтобы ничего не пропустить. Она досмотрела все до конца как примерный зритель, ни разу не запросила пощады, да и собственно, почему должно ее щадить? Ах, какая чудовищная нелепость! И как легко было ее предотвратить, окажись рядом с Паламидом хоть кто‑нибудь! Мальчик, конечно, ни в чем не виноват. Он даже не понял, что его оскорбили, притом оскорбили страшно, он лишь защищал свою обреченную жизнь и старика защищал тоже. В иное время и в ином качестве он мог бы стать в этом доме учеником, а стал… кем? Убийцей? Язык не поворачивался произнести такое, и мысли бунтовали против. Если бы Агностик одержал верх, вот он без оговорок сделался бы убийцей беспомощного перед ним человеческого существа.
– Вы показали мне, чтобы я передала другим. Я исполню, обязательно и непременно. Никто не причинит этому ребенку вреда, он ведь еще ребенок, даже по меркам Вольера. Мы постараемся действовать мягко, чтобы у мальчика по возможности не осталось непоправимого надлома ущербности. Но для этого его надо найти. Помогите нам, если можете.
– И рад бы, но не могу. Я ведь сам ему наказал – стань подобен радетелям настолько, насколько хватит сил. А сил у него, по‑видимому, оказалось достаточно. Где проще всего спрятать лист? Конечно, в лесу. Но лес – это ваша прерогатива, не моя. Вот вы и ищите. Я лишь случайный гость.
Амалия Павловна кивнула, скорее машинально, чем соглашаясь в действительности. Он может помочь. Может, но отчего‑то не хочет.
– Скажите, господин Фавн, вы подружились с мальчиком оттого, что даже в вашем глубоко измененном состоянии почувствовали в нем человека? Или оттого, что ваши детские биографии кое в чем сходны? – нужно было говорить далее, ведь не уходить же ей прочь с полупустыми руками, когда дело в смысле личного контакта, так сказать, пошло на лад.
– Вы кто по роду занятий и призванию, смею спросить? – вопросом на вопрос ответил ей Ромен Драгутин, вздохнул с присвистом, наверное, стоять ему было неудобно и тяжело. Но упрямый старик не желал оставлять своего возвышающегося поста.
– Я когнитивный психотехник и профильный педагог. Мой главный интерес – переходный и подростковый периоды, дети, знаете ли, самое великое чудо. Нарождающаяся мысль, которую необходимо направлять и наставлять. Я более люблю практику, чем теорию, – Амалия Павловна невольно покраснела: уж не перехвалила ли она себя, фу, срам какой!
– Стало быть, вы должны обладать обширно дифференцированным знанием? – уточнил непритворно‑вежливо Ромен Драгутин. И сам себе ответил: – Должны, а как же! Только скажите мне для ясности, что вы подразумеваете под сходством биографий? Это может оказаться важнее, чем вы думаете.
– Видите ли. Мы запросили… точнее, я запросила его регистрационную историю. В ней указано – мать мальчика страдала быстро прогрессирующей формой рассеянного склероза. Ваша мать и ваша бабушка по отцу – тоже. Даже для человека это крайне неприятное отклонение, хотя и успешно излечимое со временем при помощи углубленной психокинетики. Однако никакой особи из Вольера психокинетические погружения недоступны согласно их собственной природной организации. Мать ребенка получала, конечно, достаточное облегчение в тамошней Лечебнице, по крайней мере, это позволяло ей передвигаться без посторонней помощи и не деградировать до растительного состояния. Однако заметьте. Вышеозначенная особь, вероятно, сознавала свою неполноценность, потому что добровольно решила прервать свои муки путем осмысленного прекращения существования. В месте, именуемом Домом Отдохновения. – Амалия Павловна, почувствовав интерес старика к своим рассуждениям, заговорила несколько быстрее: – Для Вольера это, как я выяснила, не совсем обычно. Что и позволило мне предположить: родители или один из родителей Тима были скрытыми Носителями. Вам известен этот термин?
– Да, известен. Я почти полностью восстановил свою память и познавательные способности, если вы вдруг не заметили. Под этим понятием подразумеваются особи, предрасположенные к человеческому образу жизни, но не нашедшие в себе внутреннего ресурса преодолеть заградительный барьер. Вполне возможно, что и они в чем‑то полноценные люди. Все же вы не хуже моего знаете правило: в пределах Вольера действует двойная перестраховка. Лучше недооценить, чем переоценить. У страха глаза велики. А у здравого смысла тем более.