Вольф Мессинг. Видевший сквозь время

Володарский Эдуард Яковлевич

– Слушай, ты страшный человек... – вновь покачал головой доктор Абель. – Запомни: люди не любят пророков. Знаешь, что говорили древние данайцы, когда видели пророка? Они говорили: этот человек слишком умен, чтобы жить среди нас, его место у Бога. И вешали его на ближайшем дереве.

– За что же вешали? – со страхом спросил Волик.

– За шею, – улыбнулся доктор.

– За какую вину? – поправился Волик.

– За то, что слишком умный, слишком много знает. – Доктор наклонился к Волику, заглянул ему в глаза. – За то, что слишком много видит.

В

большом зале кунсткамеры с высокими готическими окнами всегда было сумрачно, что придавало таинственность фигурам, стоявшим вдоль стен, в проемах между окнами, и делало их почти живыми. Здесь были и премьер Великобритании Герберт Асквит, и бывший президент США Теодор Рузвельт, и Наполеон, и адмирал Нельсон, и польский король Стефан Баторий, и Николай Коперник, и страшный Дракула, и Джек Потрошитель, и множество знаменитостей того времени. Они стояли в разных позах, но все были обращены лицами к зрителям, и многие даже смотрели на них. Зрители смутно ощущали на себе эти взгляды, и невольный страх и смущение охватывали их, хотя умом они понимали, что смотрят на них всего лишь восковые фигуры.

В центре зала на высоком постаменте находился открытый хрустальный гроб, в котором лежал обнаженный, в одних трусиках Волик. Глаза его были закрыты, а руки сложены на груди, как у покойника. Высокая женщина в черном жакете и юбке, сопровождавшая многочисленных посетителей, громко сказала, указывая на гроб:

– Прошу вас, панове, обратите внимание. Вам повезло: этого мальчика можно увидеть здесь один раз в два или даже три месяца. Мальчик находится в летаргическом сне... пребывает в состоянии восковой гибкости... дыхание практически останавливается, пульс не прощупывается, но мальчик жив... Вы можете убедиться в этом, потрогав его за руку – это не рука мертвеца или восковой фигуры – это рука живого человека...

– Как долго может длиться этот летаргический сон? – спросил кто-то из зрителей.

– От трех до семи дней... Сейчас мальчик спит пятый день...

– Когда он просыпается, он помнит что-нибудь?

– Нет, он ничего не помнит и ничего не чувствует.

Зрители столпились вокруг хрустального гроба, разглядывая лежащего в нем обнаженного мальчика со скрещенными на груди руками и закрытыми глазами. Кто-то, самый подозрительный и смелый, протянул руку и потрогал мальчика, ущипнул за ногу, за бедро. И как всегда, как в каждой толпе экскурсантов, нашелся недоверчивый садист, который незаметно, но сильно несколько раз ткнул мальчика иголкой, внимательно следя за выражением его лица. Но оно было неподвижно. Мальчик на уколы не реагировал. Разочарование и даже злость появились на лице недоверчивого, он ткнул иголкой еще раз, затем медленно, нехотя отошел от гроба и даже оглянулся, в надежде увидеть хоть небольшую гримасу боли на лице спящего мальчика.

– Прошу внимания, панове, великая Сара Бернар – кумир миллионов. Женщина-легенда, женщина-сфинкс, женщина-мечта...

Гора-Кальвария, 1913 год

Григорий, Сара и заметно подросшие дети Сема,

Соня и Бетя работали в саду – собирали урожай яблок. Под яблонями стояли большие плетеные корзины, и дети поднимали с земли спелые плоды, относили их в корзины. Отец, забравшись на яблоню, сачком на длинной ручке снимал яблоки, потом опускал сачок вниз, и мать доставала из сачка яблоки, протирала их тряпкой и клала в корзину.

За штакетником показалась фигура почтальона Збигнева. Он открыл калитку и, сняв фуражку, помахал ею в воздухе:

– Э-эй, Григорий! Сара! Вы сейчас упадете в обморок! Приготовьтесь!

– Кто это? – спросил с яблони Григорий.

– Почтальон Збигнев, – ответила Сара. – Небось притащил налоговые квитанции.

– От него другого ждать не приходится, – слезая с яблони, пробурчал Григорий.

А почтальон уже шел по тропинке к саду и улыбался во всю физиономию:

– Ни за что не догадаетесь, что я вам принес!

– Что ты можешь такого особенного принести, кроме налоговых квитанций, Збигнев? – спросил Григорий.

Дети бежали к почтальону, и каждый нес в руке яблоко. Окружив Збигнева, они вручили ему по яблоку. Почтальон взял яблоки, погладил детей по головкам:

– Спасибо, мои хорошие... спасибо... А ты все же попробуй угадай, Григорий. Сара, угадай попробуй!

– Ну говори давай, старая ворона, – пробурчал Григорий.

– Вы, наверное, забыли своего сына Вольфа? Ну скажите честно, небось и не вспоминаете о нем?

– Волик, пресвятая Богородица Ченстоховская! – всплеснула руками Сара. – Волик, золотце мое, он прислал письмо?

– Он прислал вам деньги! – Почтальон достал из кожаной сумки почтовую квитанцию с печатями, замахал ею над головой, повторил радостно: – Он прислал вам деньги! Ле хаим, евреи! Пляшите! – И почтальон запел мелодию “Семь сорок” и сам стал приплясывать.

– Ну-ка дай сюда! – Григорий ринулся к почтальону, вырвал из его руки квитанцию, уставился на нее. – Что тут написано, Збигнев?

– Там написано, что сын ваш Вольф Мессинг прислал вам целых десять рублей! Нет ничего прекраснее для отца с матерью, чем благодарный сын!

– Сколько? – в ужасе выдохнул Григорий. – Десять рублей? Сара, ты слышала? Это же целое состояние! Ты слышишь, Сара? Десять рублей! Откуда у него такие деньги?

– Пан Збигнев, прошу в дом, – кланялась Сара. – Такое известие непременно надо отметить. Прошу вас, пан Збигнев... – Сара поймала за руку Сему, шепнула ему: – Беги позови ребе, скорее...

Мальчик кивнул и опрометью бросился бежать по тропинке, ведущей из сада.

Посреди стола красовался жареный гусь, разрезанный на куски, а вокруг него блюда с разными закусками

– Смотри, ребе, жена выставила все, что копили к празднику, – неодобрительно сказал Григорий.

– А сегодня разве не праздник? – засмеялась Сара. – Сегодня мой самый большой праздник!

– Муж умен умом жены, – глубокомысленно изрек раввин. – Сегодня и верно для вас большой праздник, ибо исполнилась одна из заповедей Моисея и дети стали кормить родителей своих...