Волга - матушка река. Книга 1. Удар
Шрифт:
— Едет! Едет! — и невольно прикоснулась руками к волосам. — «Едет! Едет!» — звучало в ее сознании, и она, будто совсем не ждала этого, круто повернулась и заспешила в хатку, а здесь кинулась к зеркальцу, глянула в него и, видя, как пылают щеки, как напряглись маленькие ноздри, сказала: — Хороша. Ну, хороша! Не отнимешь. Вот он сейчас войдет… А что, если я первая обовью его шею… сильную шею, — она обернулась на скрип двери и… и увидела на пороге Любченко. Увидела и разом потускнела: «Значит, его нет. Тогда зачем — зачем все это?» — Она обвела взором прибранную комнату, и ей
— Здравствуй, Елена, — сияя глазами, протягивая ей обе руки, проговорил Любченко. — Здравствуй, моя королева… степная.
— Ну! Здравствуй! А к чему это — шесты-то протянул?
— Что? Как? Шесты? — Любченко, невольно опустив руки, посмотрел вокруг себя. — Какие шесты? Ах, руки-то.
— Да. Руки-то, — сухо ответила Елена, стряхивая с подоконника травы, сбивая все это в кучу так же, как делают женщины с засохшими цветами: отслужили, теперь можно вас и под забор.
Любченко присел на табурет и еле внятно, тая надежду, что Аким Морев вмешается и все наладит, проговорил:
— Я не один. Аким Петрович здесь же.
— А-а-а, — Елена произнесла это возбужденно, но не кинулась к двери, ничем не показала, что известие порадовало ее, а просто стала тщательно расправлять занавесочку на окне…
Аким Морев медлил входить в хатку.
На крылечке он остановился и несколько минут смотрел, как солнце быстро-быстро скатывалось за последнюю кромку, как лучи его, меняя краску степей, бороздила лиман. Смотрел и горестно думал:
«Пусть побудут одни. Горестно: он первый вошел. Но… Нелепо же мне первому. Пусть. Может, помирятся, и тогда мне останется только радоваться на чужую радость».
— Где же Аким Петрович? — доставая уже приготовленный хлеб, тарелки, вилки, стаканы, закуску, расставляя все это на столе, проговорила Елена. — Зови, директор.
— Зову. Ты сегодня — буря, — все еще не смахивая с лица улыбки, произнес Любченко и через какую-то минуту ввел Акима Морева, пасмурного, как дождливый осенний день.
В сумерках Аким Морев не видел, какие в эту минуту глаза у Елены. По тону же ее голоса трудно было определить — рада она ему или просто довольна, что заехал знакомый человек. Поздоровавшись, он сел к столу, видя только одно — руки Елены с длинными загорелыми пальцами, ставящие на стол керосиновую лампу. И от этого тусклого огонька повеяло на Акима Морева еще большей грустью.
«Зачем я сюда приехал? Зачем? Вероятно, уже помирились, а я — мешаю. И стол для него приготовила: баранинки пожарила, ну да, вот и водку ставит. Для милого дружка — сережку из ушка. И принарядилась, — все так же не смея заглянуть в лицо Елене, а только переводя взгляд с ее рук на белую кофточку, думал Аким Морев. — Встать и уехать. Что-нибудь придумать срочно. Ну, что-нибудь. Да и вообще, кто может меня задержать? Беда-то в другом, — печально думал он, — никто и не намерен тебя, Аким, задерживать. Рады будут. Вот и поднимись, да и в дверь», — но подняться он не смог, а только еще больше согнулся над столом, рассматривая закуски так, как будто только для этого и зашел сюда.
— Кушайте, — проговорила
«Выпить разве, — подумал Аким Морев. — Ну, а зачем? Лишь бы поддержать Любченко? До чего он умильно смотрит на свою стопку. Видимо, пьет и с радости и с горя!» — И появившееся желание за секунду перед тем — выпить — сменилось отвращением не только к водке, но и к самому себе: зачем он сидит здесь, в этой мазанке.
— Так что ж, значит, мне одному пить? — произнес Любченко. — Елена Петровна росинки в рот не берет. А я что ж, один? Дворник, что ль? — И, говоря это, он, однако, опрокинул водку в рот.
Елена, видя, что Аким Морев не смотрит на нее, чего ей так хотелось именно сейчас, с тоской думала:
«Я не ошиблась: он совсем, совсем остыл. Ну что ж? О деле заговорить? А то ведь директор снова стопку выпьет и начнет молоть свое, да еще как бы не заговорил о женитьбе. Вот стыд-то будет», — и она произнесла:
— Ну, Аким Петрович, как вам наши лошадки?
Аким Морев обрадовался такому повороту и быстро сказал:
— Замечательно то, что мы видели.
— Лошади что! Лошади — лошади и есть. Конечно, дело государственное. Но есть ведь и другого рода анемия, Аким Петрович, — намекнул Любченко и глазами потребовал от Акима Морева — выполняй обещанное.
«Какого черта он ко мне пристал? Что я ему — сваха?» — с досадой подумал Аким Морев и, внезапно поднявшись из-за стола, сказал:
— Спасибо, Елена Петровна, за гостеприимство. Простите, что отнял у вас время. Хорошо! Я говорю — на меня ваши опыты произвели прекрасное впечатление: мы осмотрели ваших коней. А теперь, пожалуй, и тронемся в город. Где Иван-то Петрович?
Елена побледнела, да так, окаменев, и не двинулась с места.
«Уедет. Вот так и уедет, ничего не сказав. Хоть бы признался, что то прошло… погасло. А то ведь ни звука», — в ужасе думала она и вдруг нашлась:
— Да что же это вы? Всю ночь без сна, весь день в поездке… и теперь опять в путь? Ведь до города отсюда километров сто пятьдесят. А вы и дороги не знаете. Заблудитесь. Нет. Я вас не пущу в ночь. Вы хотя и секретарь обкома, но гостеприимству должны подчиниться: уедете на заре. А ночью? Да что вы? Ночью здесь хуже, чем в лесу: отъехал от дороги километров на пятнадцать — и пропал.
Аким Морев не без колебания согласился:
— Пожалуй, хозяйка права. Тронемся на заре.
— Вот здесь и переночуете, — показывая на свою постель, произнесла Елена.
Акиму Мореву было приятно такое предложение, но он застеснялся и сказал:
— Найдем место. Степь велика. На стог заберемся с Иваном Петровичем, — и вышел из хатки.
— Я с вами… пройдусь, — послышалось ему в темноте ночи.
Он повернулся и по отблеску белой кофточки понял, что рядом с ним идет Елена.
— Пойдемте, — еле слышно проговорила она, просовывая ему под локоть руку.
— А он? Любченко?
— Бутылка с водкой там. Пока не усидит ее, не оторвешь от стола. Пойдемте. Послушайте весеннюю степь. Вы ее еще не слышали.