Волга - матушка река. Книга 1. Удар
Шрифт:
За ним, за опытным, видавшим виды Митричем, следуют отарами тысячи овец, принадлежащих разломовскому колхозу «Гигант». А за этими тысячами широченным фронтом тронулись с зимнего пастбища миллионы туда — домой, в Приволжскую, Сталинградскую, Ставропольскую, Ростовскую и даже Воронежскую области. Миллионы овец перекатывались, как сизые шарики, устилая бесконечные степи, пощипывая молодую, вкусную травку. Так они шли днем. А ночью отары замирали в ложбинках, и матки-овцы ложились, охраняемые лохматыми волкодавами. На заре снова поднимались и двигались, двигались… домой, чтобы одарить
И вдруг Митрич, вожак отары чабана Егора Пряхина, первый возвестил тревогу.
Егор Пряхин сам великого роста — вровень с любым конем, и кажется, что у Егора руки великана: они широки в запястьях, а пальцы столь крупны и длинны, что из каждого вполне можно вырубить три нормальных. Сила в руках у Егора страшенная: как-то пьяный он шел по улице, и на него кинулась собачонка. Он левой рукой вцепился ей в нижнюю челюсть, правой — в верхнюю и разорвал.
— Петя, поди погляди: чего-то тревожится Митрич, — приказал Егор Пряхин молодому помощнику Пете Горошкину. — Может, волчиха где ощенилась… в овражке.
Петя с такой же легкостью, с какой взбегают на крылечко, вскочил на коня, промчался вперед отары, осмотрел там все и, вернувшись, сказал:
— Дурит.
— Нет. Он никогда не дурит, — опроверг Егор, хотя в душе-то ему хотелось, чтобы на этот раз Митрич действительно подурил.
У Егора Пряхина в Разломе семья: пятеро ребятишек и жена Кланя. Вот потешная-то, Кланя: всегда смеется. Горе, беда какая, все в уныние впадают, а она смеется да отмахивается:
— Если бы мир провалился. А это что — мальчонка ногу напорол или куренок подох? Радоваться всегда надо, Егорушка: жизнь однова дается.
— Ты, может, оборвешь… рожать-то? Пятеро, хватит, — как-то полушутя сказал ей Егор.
— Ой! Что ты! — Она даже перепугалась. — А природа? Она не обрывает еще. Может, не прокормишь, муженек, чабан знатный?
— Ну уж. Не прокормлю! Еще пятью пять прокормлю. А может, так — отдохнешь? — успокаивая ее, произнес Егор Пряхин.
— Э! Егорушка. Вот когда ты прекратишь плодить — отдых, что ль, найдешь? — Так и сказала, да еще засмеялась, громко, призывно, напоминая утку в весеннюю пору.
К ней тянуло Егора: пять месяцев его большая, сильная, загрубевшая ладонь не гладила нежную щеку Клани — это тянуло к жене так, как и тогда, в дни молодости.
В дни молодости, в первый год женитьбы, Егора взяли в армию… И вот однажды полк, в котором он служил, остановился на станции в двадцати восьми километрах от села Воронцовки, где, Егор знал, гостила у матери его молодая жена Кланя. Пошел Егор к начальству и сказал:
— Отпустите… на миг один.
— Как же отпустить, коль мы утром тронемся дальше? — возразил командир.
— К утру вернусь. Глядите, сейчас вечер, к утру вернусь…
И все двадцать восемь километров бежал Егор Пряхин. Даже о том, как попасть в Воронцовку, спрашивал встречных только на бегу, Прибежал, обнял удивленную и обрадованную Кланю, спешно перекусил и снова тронулся в полк, и все бегом, бегом, бегом.
Вот и теперь Егор сбегал бы к Клане… но до нее не двадцать восемь километров, а гораздо дальше, да и на ответственности
Но зовет Егора Кланя. Еще зовут дети: три сына-ухача и дочки. Она, Кланя, сначала родила на свет дочек, потом сыновей. Вперемежку хоть бы, что ли? А то вот: дочка подросла, окончила десятилетку и теперь учится в Приволжске. Старшая, Люся, — ветврач, работает в Степном совхозе. Что дочки? Оторванный кусок: окончат институты и побегут к мужьям. Зато какие сыны у Егора растут, и все рыжие, как он, Егор, и все крупные — с огромными руками, с толстыми пятками, будто львята.
О них, о сынах, стосковался Егор.
Ох, если бы они сейчас же на него навалились. Любят бороться с отцом. Да ведь как? Обязательно норовят победить, особо младший, Степан. Этот хватает все, что попадет под руку, и кричит:
— Я те накостыляю!
А мать в это время со стороны, смеясь, дразнит отца:
— И накостыляют. Погоди, подрастут и накостыляют… За меня: не обижай!
Вот об этом, о своем родном кусте, стосковался Егор Пряхин.
Да и другое — расчеты, соображения.
Недавно, как в шутку говорили, с «курьерским», то есть с заместителем председателя колхоза Вяльцевым, в срочном порядке каждому жителю Черных земель — чабанам, чабанихам, стряпкам, гуртоправам — всем, всем были вручены расчетные листы — кто сколько трудодней выработал за год и сколько кому причитается получить с колхоза.
Много выработал Егор Пряхин.
— Деньжищев шесть тысяч рублей, — удивленно покрутив головой, сказал он и посмотрел на свою отару.
Отара представляла собой как бы нечто целое — сизое, с отливом рыжинки, и в то же время оно, это целое, дробилось на отдельное — две тысячи существ. Каждое в отдельности существо было не просто известно Егору Пряхину, но он каждое знал, как, например, хороший командир знает в полку не только офицеров, но и любого рядового бойца.
Вот она, отара, перекатывается по пестрым коврам Черных земель. Его отара. Отара Егора Пряхина, как именуется она не только по всем документам, но и в народе.
В народе на Черных землях говорят так:
— Чья отара? И такая огромная!
— Эта? Ну, не узнаешь? По одному взгляду можно определить — Егора Пряхина. Вместо тысячи — две тысячи голов пасет — вот он какой. И еще обещал по шести килограммов с каждой овцы шерсти дать. И даст.
— Ну да?!
И начинается спор. Во время спора тот, кто уверяет, что Егор Пряхин выполнит обещанное, ловит овцу — любую, опрокидывает ее и произносит:
— Видишь? У твоих овец живот голый, а тут сумели — гляди — шерсть растет… на ногах и то шерсть растет.
Такая отара у Егора Пряхина.
Вы;'ходил он с ребятами ее на зимних кормах, выласкал, и ныне она движется к дому.
— Премию получим. Непременно, — шепчет он, глядя на отару. — Мы овечек своих так вынянчили, готовы на выставку в Москву доставить. А что? Пожалуйста, выведем на Красную площадь, и любуйся…
Сказав это, Егор Пряхин, подчиняясь ходу мысли, не то что кому-то жаловался… но, конечно, и это маленько. В самом деле, разве легко пять месяцев пробыть на Черных землях — в полупустыне?