Волгины
Шрифт:
Когда Алексей и Саша подошли к землянкам хозчасти и санвзвода, там уже все было полно предпраздничным оживлением. Всюду слышались приглушенные голоса и смех, из главной землянки доносились металлические звуки патефона: мягкий тенор Лемешева задорно и беспечно пел о красавице-весне, расточавшей всюду любовь…
Слова этой неаполитанской песенки всегда казались Алексею пустыми, но сейчас, услышав их, он снисходительно улыбнулся. На него повеяло чем-то полузабытым, невинным, оставленным где-то в далеком прошлом, еще в днях студенчества…
Вокруг землянок
В главной, самой большой землянке колыхалось зубчатое пламя большой снарядной гильзы да еще светили две керосиновые лампы, одна — посредине, подвешенная к потолку, над расставленными для сидения ящиками и пустыми носилками, другая — на покрытом красным коленкором складном столике. Обилие света также было необычным.
При появлении майора Волгина и старшего лейтенанта Мелентьева кто-то кинулся к стоявшему на столике патефону и снял мембрану. Землянка стала наполняться людьми; входили и рассаживались на ящиках и носилках санитары, саперы, повозочные, разведчики в пестрых плащпалатках и с автоматами.
Проходя к столу и приветствуя вставших при его появлении бойцов, Алексей чувствовал присутствие в землянке Нины и старался не глядеть по сторонам, чтобы она не подумала, что он ищет ее. Но, сев за стол, он встретился сначала с оживленно блестевшими глазами Тани, не сдержав улыбки, невольно скользнул взглядом по-другим лицам и увидел очень близко перед собой Нину.
Она сидела на первом от стола ящике из-под медикаментов и выжидающе смотрела на Алексея. За два месяца пребывания в обороне она заметно пополнела, лицо ее округлилось, мелкие морщинки вокруг глаз разгладились.
Нина, Таня, озорная и по-прежнему бравировавшая грубостью Тамара, переведенная недавно из медсанбата в роту, и еще две девушки-медсестры по случаю наступавшего праздника оделись в лучшее обмундирование; гимнастерки и юбки их были старательно выглажены, кирзовые сапоги начищены, недавно промытые, еще влажные волосы заплетены в косы и аккуратно уложены под пилотками.
При виде празднично оживленных бойцов и девушек у Алексея сразу потеплело на душе. Он уже не заботился о том, что его могут заподозрить в каких-то необычных отношениях с Ниной и, улыбнувшись, приветливо кивнул ей. Нина с радостью, как показалось Алексею, приняла эту улыбку.
Алексей встал и, поправляя на груди ремень портупеи, оглядывая всех строгим, внушительным взглядом сказал твердым голосом:
— Товарищи! Торжественное собрание, посвященное великому международному празднику Первого мая, объявляю открытым…
Доклад был небольшой и немногословный, как все беседы заместителя по политчасти в боевой обстановке.
Алексей рассказал о международных событиях, о зимних успехах Советской Армии, о трудном и славном боевом пути, который прошла с прошлого года дивизия и, в частности, батальон Гармаша.
Необычно яркий свет керосиновых ламп ровно озарял мужественное и строгое лицо Алексея; оно выглядело значительно помолодевшим и каким-то просветленным. Жесты докладчика были скупы и спокойны, в них чувствовалась уверенность и твердость, свойственная речам волевых военных командиров.
Таня влюбленно смотрела на брата. Бойцы слушали, не шевелясь — кто опершись на автомат, кто пристроившись на носилках вдоль стен, обхватив руками колени. Лица их были задумчиво-серьезны. В сосредоточенной, словно зажатой со всех сторон нескончаемой толщей земли тишине четко и ясно звучал голос Алексея.
Алексей говорил о том новом, что стало характерным для второго года войны, о том, что враг значительно слабее, чем был, что он понес жестокие потери, но еще силен, чтобы наступать вновь, а поэтому, чтобы окончательно сломить его и изгнать из пределов советской земли, необходимо напрячь все силы и полностью овладеть суровой наукой войны.
— Наш праздник Первое мая в этом году светел, как всегда, — закончил доклад Алексей. — Более чем когда-либо мы верим в победу.
Бойцы и офицеры мгновенно, поднялись со своих мест. Землянка дрогнула от единодушных и сильных рукоплесканий.
Вся торжественная часть продолжалась не более двадцати минут, после чего носилки и ящики были убраны, три столика сдвинуты на середину землянки и вокруг них засуетились девушки.
Старшина, уже имея приказание комбата раздать присутствующим бойцам по сто граммов водки, а девушкам вина, готовился выполнить это приказание в точности.
Девушки под руководством Нины Метелиной накрывали на стол, расставляли котелки, миски и все тарелки, какие имелись в хозчасти. От котелков и мисок струился аппетитный запах подогретых мясных консервов, обильно заправленной салом гречневой каши.
Алексея окружили пришедшие из рот бойцы и командиры.
С людьми у него быстро устанавливались задушевные, доверчивые отношения. Эти отношения служили примером многим политработникам в полку и даже в дивизии. Среди гостей на торжественном вечере были те, с кем Алексей прошел через всю сталинградскую боевую страду, и те, кто недавно пришел в батальон с новым пополнением.
Алексей, как всегда, знал всех своих людей в лицо.
— А-а, Гоголкин! — обратился он к рослому, светлоглазому, с рыжеватыми усиками автоматчику в небрежно накинутой на широкие плечи плащпалатке. — Как ваша переписка с магнитогорцами? Получили к празднику письмо?
— Получил, товарищ гвардии майор, — с живостью ответил Гоголкин, весело и почтительно глядя на Алексея. — Пишут: три нормы стали дали к празднику…
Вот уже несколько месяцев Гоголкин и некоторые его товарищи из взвода автоматчиков и минометного взвода переписывались с семьями рабочих Магнитогорска. Эта переписка началась случайно в ответ на письмо, полученное Гоголкиным еще под Сталинградом от родителей погибшего бойца.