Волк для Шарлотты

Солнце ползет к верхушкам разлапистых елей, разливая по облакам расплавленное золото. Ветерок шевелит волосы, и я с удовольствием подставила лицо его теплым струям.

Возвращаться от речки через главную дорогу не хотелось - из таверны по пути доносится гогот и грохот кружек. Жнецы вернулись с полей и теперь отдыхают, отводят душу, и предаются мирским радостям.

Я поправила тазик с бельем и откинула с плеча косу, которая в свете вечернего солнца кажется

золотистой. Затем еще раз взглянула на главную дорогу и двинулась в обход слева.

Тропка ползла за домами, и я облегченно выдохнула, когда гогот из таверны остался позади. Обычно мужчины вели себя спокойно и не приставали к девушкам, но сегодня праздник третьего урожая, а значит будут пить больше дозволенного.

Я осторожно выглянула из-за угла и окинула взглядом улицу. На той пусто, как в пересохшем колодце. Осмелев, я выступила из тени. Мой дом находится левее по тропинке, и чтобы добраться до него после стирки на реке приходится идти мимо таверны.

Едва я расслабилась и двинулась мимо конюшни, откуда крепко пахнет лошадьми, как свет заслонила высокая фигура. Я охнула и подняла взгляд.

Передо мной стоял высокий черноволосый мужчина тридцати лет, с крупным лицом и довольной ухмылкой.

– Пусти, Грэм, - попросила я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. – Я иду с реки, меня ждут дома. Если я не вернусь к закату, меня хватятся.

Мужчина покосился на уходящее солнце, щурясь, как кот, которому перепало сметаны, потом проговорил, складывая руки на груди:

– До заката еще минут пятнадцать.

Я попятилась, но он ухватил меня за локти и вместе с тазиком втащил в конюшню. Пытаясь вырваться, я задергалась, но его пальцы впились в кожу так сильно, что тазик вывалился и с шорохом упал в сено.

Горло перехватила паника, я прохрипела испуганно:

– Я закричу.

– Кричи, - прошептал Грэм мне прямо на ухо, опалив горячим дыханием, в котором уловила явный запах браги. – Я люблю, когда кричат.

Он прижал меня к стене, обхватив за талию. В страхе я дернулась, пытаясь высвободиться, но его рука легла мне на грудь и сжала. Из груди вырвался стон, я всхлипнула.

– Мне больно.

Лицо Грэма скривилось, но пальцы сжимать перестал. Ему явно доставляло удовольствие властвовать над слабыми, а я даже на цыпочках была меньше его.

Едва решила, что Грэм одумался, и пьяный угар выветрился из его головы, как пальцы поползли вниз по платью и остановились там, куда можно допускать лишь мужа.

– А так тебе не больно? – спросил он, выдыхая мне в рот и надавливая на самое сокровенное.

Скривившись от запаха, я задрожала, как осиновый лист. Потом вжалась

в стену конюшни и стала мысленно молить богов, чтобы они вернули разум и самообладание торговцу.

– Грэм… - еле слышно пропищала я.
– Ты же обещал… До свадьбы не трогать меня… Это не по закону… Ты обещал…

Его пальцы все глубже пробирались сквозь тонкую ткань платья, и я в ужасе застыла, боясь, что он нарушить обещание и опорочит меня. После свадебной ночи никто не поверит в мою невинность, если простынь останется белой.

– Грэм… Прошу… - взмолилась я. – Мои родители обещали, что выдадут меня за тебя. Не порочь меня...

Мужчина завис надо мной, жадно вглядываясь в лицо, и я поняла, что от грани, из-за которой не возвращаются, меня отделяет стена толщиной в волос. Его сухие пальцы проскользили по моей щеке, потом ухватили губу и потянули вниз.

– Чертовы правила, - прохрипел он, прижимаясь ко мне, и я вновь всхлипнула.
– Ничего. Когда станешь моей женой, ты каждый день будешь раздвигать передо мной ноги. И обещаю, тебе будет это нравится.

С этими словами он грубо впился мне в губы. Я зажмурилась, чувствуя лишь ужас и зловонное дыхание после браги, а когда открыла глаза, в конюшне осталась лишь я и тазик с бельем.

Домой добиралась бегом, спотыкаясь и роняя таз с бельем. Солнце успело скрыться за верхушками деревьев, но в селении еще не зажгли дорожных факелов, и во мраке я постоянно натыкалась на брошенные скамейки.

В груди клокотало, сердце стучало, как у перепуганной мыши, а в носу свербел запах браги и пота. Я не знала, сколько еще торговец сможет держать обещание. Но даже если сдержит, облегчение это принесёт совсем не на долго.

С такими мыслями я неслась вверх по холму. Наконец впереди засветились окна домов, и я с облегчением выдохнула.

Мой дом, как и несколько других, принадлежащих семьям жнецов, располагается в восточной части деревни. Жнецов уважают за тяжкий труд и время от времени устраивают праздники, чтобы скрасить суровые будни пахарей. Мой отец один из самый сильных и умелых жнецов, и доход в семье есть. Даже в темноте видны цветные наличники с вырезанными на них животными.

В дом почти вбежала. И когда захлопнула дверь, прижалась к ней спиной, прикрыв веки и приводя в порядок бешено колотящееся сердце.

– Шарлотта, - раздался низкий голос отца, а я вздрогнув, открыла глаза.

– Здравствуй, отец, - проговорила я, опуская взгляд, чтобы он не заметил моего состояния. – Я думала ты со всеми в таверне. Празднуешь день третьего урожая.

Отец, крупный, плечистый мужчина с сединой на висках и обветренным от постоянной работы на солнце лицом, сидит за столом и жует куриную ногу.