Волк и голубка
Шрифт:
— Мать, Вулфгар будет недоволен твоим видом! Хочешь, чтобы все считали, будто он над тобой измывается? Но это не так. Он добр с тобой, невзирая на все твои уколы и издевки.
Майда скривилась и, словно не слыша, что говорит дочь, завыла:
— Замужем! Замужем! Самый черный день в моей жизни! — И, воздев руки к небу, начала раскачиваться. — Какая была прекрасная месть — родить ублюдка бастарду! Но ты все испортила.
— Что ты говоришь? — потрясение спросила Эйслинн. — Я так счастлива! И думала, что ты порадуешься за меня.
— Нет! Нет! Ты украла последнюю возможность разделаться
— Но Вулфгар не убивал отца! Это Рагнор во всем виноват! Мать пренебрежительно взмахнула рукой.
— Какая разница! Все они норманны, и не важно, кто держал меч! Они убийцы! Убийцы и насильники!
Майда кричала все громче, ломая руки, вырывая волосы, и Эйслинн безуспешно пыталась успокоить мать.
Наконец, не зная что делать, она закричала еще громче:
— Послушай, Рагнора нет, а Вулфгар справедлив и благороден и, кроме того, мой муж!
При этих словах в Майде произошла мгновенная перемена. Губы хищно растянулись, обнажая зубы, а глаза по-волчьи сверкнули. Скорчившись, она долго смотрела в огонь, безмолвная, неподвижная.
— Мама! — шепнула наконец Эйслинн. — Что с тобой?
Она заметила, что губы Майды шевелятся, и, наклонившись ближе, едва разобрала невнятную речь:
— Да, этот норманн совсем близко… здесь… в моей постели…
Она широко раскрыла глаза, но тут же зажмурилась и довольно ухмыльнулась. Потом взглянула на дочь, словно не узнавая, окинула комнату тупым взором и поспешила прочь.
Из коридора донеслись шаги, веселые голоса, выкрикивающие грубые шутки, и в комнату втолкнули Вулфгара. Суэйн и Керуик сдерживали натиск толпы, пока рыцарь поспешно закрывал дверь. Он обернулся, тяжело дыша, и отыскал взглядом жену. Тонкая ткань, в которую она была завернута, просвечивала насквозь, не скрывая пленительных очертаний тела, будоража кровь. Однако Вулфгар помедлил в нерешительности, не зная, что делать дальше, поскольку Эйслинн была непривычно спокойна и ни словом, ни знаком его не ободряла. Из господина и повелителя он внезапно превратился в неловкого смущенного новобрачного.
— Кажется, они решили, что мы все-таки должны провести ночь вместе.
— Однако Эйслинн по-прежнему молчала. Вулфгар сбросил плащ, бережно сложил его и снял пояс. Она сидела перед огнем, и, хотя смотрела на него, Вулфгар не видел, какая нежность светилась в ее глазах.
— Если ты себя неважно чувствуешь, Эйслинн, — с нескрываемым разочарованием пробормотал он, — я ни на чем не буду настаивать.
Он медленно возился с завязками рубашки, впервые в жизни окончательно растерявшись перед женщиной. Что, если после женитьбы наступает конец радостям плоти?
Но Эйслинн медленно поднялась, встала перед ним и, быстро потянув за тесемку, распутала узел. Ее ладони скользнули под рубашку, туда, где громко билось сердце.
— Господин мой, Вулфгар, — выдохнула она еле слышно. — Ты хочешь показать, что неопытен в делах любви? Неужели это я должна вести тебя туда, где мы так часто предавались сладостным играм?
Эйслинн стащила рубашку с мужа, обхватила его шею и медленно потянулась к нему, пока их губы не встретились. Она приникла к любимому, словно жаждущий к прозрачному источнику, и голова Вулфгара закружилась под натиском противоречивых ощущений — удивления, смущения, радости… но все пересилило ослепительное наслаждение. Раньше он думал, что невозможно отвечать на ее ласки с большим самозабвением, но теперь Эйслинн возбуждала его намеренно неспешно, осыпая легкими поцелуями шею, грудь и плечи, лаская соски, пока у него не перехватило дыхание. Когда-то Вулфгар самонадеянно считал, что знает женщин. Теперь одна из них заставила понять, что все женщины разные и к ним нельзя относиться легкомысленно.
Эйслинн движением плеч сбросила легкий шелк и снова обвила шею мужа, крепко прижимаясь к нему. На какое-то мгновение руки Вулфгара налились свинцом. Прикосновение мягких грудей обжигало раскаленным железом, и он, забыв обо всем, сжал ее в объятиях и положил на постель, а сам начал лихорадочно скидывать остальную одежду. Впервые в жизни он не старался сложить вещи, а в спешке разбрасывал их по полу.
Вулфгар лег рядом с женой, и теперь она, не пытаясь, как прежде, сопротивляться, дерзко отвечала на ласки. Он накрыл ее тело своим, проложил огненную дорожку из поцелуев по шее к груди, приник к твердой ягодке соска. Эйслинн бессознательно выгнулась в экстазе, на мгновение приоткрыла глаза и чуть не закричала от ужаса.
Над ними маячила темная тень. Блеснул металл клинка. Эйслинн вскрикнула и попыталась оттолкнуть Вулфгара. Тот удивленно обернулся, и лезвие скользнуло по плечу. Слепящее бешенство охватило рыцаря. Громко выругавшись, он схватил за горло незадачливого убийцу, издавшего сдавленный вопль, и с ревом потащил к очагу. Но в этот миг отблеск пламени упал на лицо незваного гостя, и Эйслинн вскрикнула при виде искаженного безмолвной мукой лица матери. Вскочив с постели, она вцепилась в руку мужа.
— Нет! Пожалуйста, не убивай ее, Вулфгар!
Она лихорадочно пыталась оттащить его, но это было все равно что биться о каменную стену. Глаза Майды вылезли из орбит, а лицо почернело. Эйслинн, всхлипывая, умудрилась заглянуть в лицо мужу.
— Она безумна, Вулфгар! Отпусти ее!
Ярость рыцаря тотчас же остыла. Он разжал пальцы, и Майда соскользнула на пол, извиваясь от усилий хотя бы чуть-чуть вздохнуть горящим горлом. Вулфгар поднял валявшийся рядом кинжал и начал внимательно осматривать. Откуда-то из глубин памяти всплыла похожая сцена: вот Керуик бросается на него с этим же кинжалом, стремясь прикончить врага. Наконец, полностью осознав случившееся, мужчина перевел взгляд со старой ведьмы на Эйслинн. Та мгновенно прочла его мысли и ахнула:
— О нет, Вулфгар! Не нужно так думать! Я ничего не знала! Да, она моя мать, но, клянусь, я не участвовала в заговоре!
Поймав руку, державшую клинок, она повернула его острием к своей груди.
— Если сомневаешься во мне, Вулфгар, давай покончим со всеми недомолвками раз и навсегда. Ведь так просто взять человеческую жизнь!
Она тянула его руку к себе, пока острие не коснулось нежной кожи. Слезы туманили взор, струились по щекам, падали на трепещущую грудь.
— Так просто, — повторила Эйслинн шепотом.