Волки окружают Владимир
Шрифт:
И не слышно, шевеля бескровными устами, начала креститься. Тем временем показались и сами охотники. Две верещавшие лошадёнки пытались вырваться из-под опеки твёрдо державшего их за вожжи Хлура Зотова. Как древнегреческий возница колесницы, он, напрягая каждый мускул, страшно гримасничая, стоял, чуть поддавшись назад, на розвальнях с намотанными на рукавицы вожжами. Треуха на нём не было, может, потерял, а может, упал в сани. На самих санях вповалку лежали горе-охотники. Не доезжая до машины метров пятьдесят, Хлур с неимоверным усилием, натянул вожжи так крепко, что лошади привстали на задние ноги и, подчиняясь фантастической мощи мужика, наконец, встали.
– Тппрру! Стой! – скомандовал охрипший Зотов. Жуков и Рябинин ринулись навстречу к ездокам. Когда они прибежали, там уже толпился
– Потерпи, потерпи, Яша, – сказал подошедший к нему долговязый Лаврушка Фролов и по-отечески похлопал его по плечу.
– Мужики, чо стоим-то? А ну помогите, – зыкнул Игнашка Буров.
И тут сразу отыскалось несколько помощников, среди которых был Рябинин с Жуковым.
– Эй, кто тут рядом живёт, – взял инициативу в свои руки Жуков. – Одеяло какое-нибудь побольше принесите.
– Федька, живей неси давай одеяло, которое на печке, – сказала зычным голосом крепкая, ещё не старая женщина с ружьём на спине подростку, видимо, своему сыну. – Федька, большеротый со смышлёными глазами мальчишка, бросив факел на снег, кинулся в ближайшую избу, помещавшуюся как раз напротив саней. Через минуту он вернулся с просторным шерстяным одеялом. Дожидаясь его, Хлур Зыков, Игнат Буров и Лавр Фролов печально глядели на стонущего товарища, ничего не предпринимая для его помощи. Но как только появилось одеяло, пошла суетливая работа. Хотели сразу Яшку переложить на одеяло, но он так закричал, что решили переменить тактику. Жуков предложил вообще не трогать больное бедро. Насколько будет возможно запихнуть под спину одеяло, потом, взять Яшку подмышки и затащить на оставшуюся часть одеяла. Так и сделали. Пришлось Яшке потерпеть. Но он уже не кричал, а лишь, стиснув зубы, глухо стонал. Когда же он был затащен на одеяло, мужики, что покрепче: Хлур, Жуков и два местных детины, ухватив руками концы, потащили его в дом Федькиной матери. Ещё до их прихода Фёкла, так назвал её один мужик, кстати, весьма расторопная баба, засветила побольше лучин и набросала в жаровную трубу самовара угля, чтобы вскипятить воду. Когда раненого втащили в горницу, Фёкла сказала, что так, как кровати у неё нет, а лавки не так широки, то Яшку надо класть на пол, на который она наложила половиков. Кроме четырёх тащивших мужиков, в избу вошли Федька и местная знахарка тётка Аксинья. Остальных, в том числе и двух охотников она прогнала. Когда все вернулись к саням, Буров и Лаврушка поведали жителям деревни свою бесславную битву.
Далеко за полночь, наверно, в два часа охотникам показалось, что волки не пойдут через тот участок поля, который охотники наметили для пальбы по зверям из кустов подлеска. Яшка, как дурак последний, орал, невзирая на грозный окрик Чушева, что сегодня не придётся им заработать ящик водки, и костил пилотов цеппелина на чём только свет стоит. К перебранке Яшки и Филатыча присоединились и другие, совсем потерявшие бдительность. Несчастный Чушев всем, обосновывая свою позицию особенностями «военного времени» и данных ему полномочий, грозился трибуналом. Но его уже никто не слушал – все, кроме Лукьяна Кулиша, советовали сменить место дислокации и, теряя остатки последнего разума, углубиться в поле. Вдруг немногословный Кулиш, потомок славного латышского стрелка, всех перекричав, призвал прислушаться к странному звуку. Все разом притихли, прислушиваясь, и вскоре охотникам стало ясно как дважды два, что это таинственный звук принадлежит не ветру, не крику полярной совы, не слуховым галлюцинациям, а настоящему волчьему вою.
Сначала он был слегка слышным, обыкновенным воем голодного зверя, который обычно доносится с околицы сёл. Но постепенно, заставляя леденеть сердце и крепче прижимать к груди ружьё,
покровительствовала неведомому слепому разуму огромной волчьей стаи, упрямо идущей вперёд; Вселенной, которая одновременно – и освящала страшную жажду крови для безжалостной стаи, и принимала от неё, как языческую жертву, пролитие этой крови, кому бы эта кровь не принадлежала: зайцу или оленю, собаке или овце, лошади или человеку.
Люди как зачарованные слушали эту песню и не знали, что им следует делать. Лошадки как сошли с ума. Ощущая в жилах лютый ужас, они заливисто ржали и, как предупреждал Хлур, бились копытами о мёрзлый лёд чуть не добираясь до земли. Если бы они не были хорошо привязаны, особым охотничьим узлом, ей-богу бы, вырвались на свободу, обрекая себя и людей на лютую смерть.
Наконец показались и сами волки. Это было что-то доселе невообразимое. Они шли не гуськом, как обычно, а пёрли сплошной, колышущейся серебром массой. Сколько их на глаз? Сто? Двести? Триста? А может… Святые угодники! Чур, чур меня! Разум потеряешь от такого зрелища. Но разум терять не нельзя. Иначе кранты. Так же и самообладание. Никак нельзя. А что же можно? Что же, япона мать, можно?.. Ничего! Чушев каким-то чувством понял, что стрелять не следует. Ведь им, в конце концов, нужны не люди, а олени. По их следам и идут. А глупыми выстрелами охотники только разозлят стаю. Надо было уходить, пока не было поздно. Он дал знак, хорошо видящему его Игнату Бурову. Буров понял и дал знак Хлуру Зотову, тот другому, и так по цепи каждому было сообщено, чтобы люди незамедлительно уходили. Казалось, сделать это было возможно. Стая пробиралась полем, забирая чуть правее подлеска, где лежали охотники. Осторожно вставая на лыжи, люди стали отходить к саням, где с совсем измучанных лошадей лил пот, замерзающий под брюхом. Не известно, что могло привлечь внимание волков, скорей всего ржание лошадей, которое было уже тихим, редким и хриплым, так как крайние волки остановились, нюхая воздух, и учуяв, а после этого и услышав несчастно бьющеюся жертву, дали знак остальным остановиться. Стая остановилась, и эти крайние волки, образовав волчий арьергард в численности около пяти десятка осторожно поплелись в сторону подлеска.
– Филатыч! – с ужасом крикнул Яшка. – Они идут на нас.
– Не ссы, Юродов, – ответил ему дед Чушев. – А то яйца отморозишь. Спокойно отходи и не вздумай стрелять, а то повернёшь на нас всю стаю.
– Да как же не стрелять, – голосил, потерявший ум Яшка. – Они же идут прямо на нас.
Игнат Буров, первый пришедший к саням, безуспешно пытался успокоить лошадей, но отвязывать их от берёзы не рисковал, чтобы они одни, без людей, не дали дёру.
– Мужики, – поторапливал он товарищей. – Быстрей, быстрей, если не хотите, чтобы от нас остались рожки да ножки.
Уже подошли и Хлур Зотов, и Лавр Фролов, а остальные что-то замешкались. Бестолковый Яшка Юродов зачем-то снял с плеча ружьё, и, опасно щупая пальцем курки, начал целится в передних волков, которые уже учуяли человека, но, кажется, не имели никаких злых намерений. К нему подбежал на лыжах дед Чушев и в приказном тоне велел опустить ружьё. Но Яшка, не двигаясь, стоял на месте, как заворожённый, не решаясь опустить ружьё.
– Лукьян, останься пока, – попросил Филатыч. – Видишь, парень совсем чокнулся.
Кулиш, утвердительно мотнув головой, встал по левую сторону от Яшки. Чушев уже стоял по правую, и, ухватившись за ружьё Юродова, пытался отвести дуло ружья в сторону. И тут произошло непоправимое. Не справившись с нервами, Яшка всё-таки вырвал ружьё у Филатыча и, почему-то закрыв глаза, выстрелил сразу двумя патронами из двустволки. Раздался не очень громкий щелчок, за которым последовал визг смертельно раненного волка, идущего впереди. Тот от жуткой боли начал неприкаянно кататься по снегу, взъерошивая вставшею дыбом шерсть.